Вячеслав Иванов - Голубой зверь (Воспоминания)

В середине моего 2-го курса в студенческие каникулы в январе 1948 года мы с мамой были в Ленинграде (я в первый раз и был им зачарован). Тогда Зощенко пришел с нами повидаться в дом другого серапиона — критика и биографа Горького И. А. Груздева, у которого мы остановились. В этом же доме я его видел и в другие свои приезды в Ленинград. В тот раз в гостях вместе с нами была и близкая мамина приятельница художница В. М. Ходасевич, племянница поэта. Зощенко рассказывал о большом впечатлении, которое на него произвела музыка Хачатуряна. Обращаясь к Валентине Михайловне, он искал у нее поддержки: «А вы знаете «Танец с саблями»? Правда, хорошо?»

И в первые встречи в те годы, и позднее, когда Зощенко бывал у нас в Москве, он рассказывал с усмешкой и с горечью о поведении нескольких писателей. Один из старых друзей, встретив его на улице, «прошел мимо, как астральное тело». Мариэтта Шагинян, приехав в Ленинград, пригласила его в ресторан, но потом (видимо, под давлением советчиков, объяснивших ей всю опасность ее предприятия) взяла пригла­шение обратно, прислав с запиской сумму денег, на предполагавшееся угощение отведенную (как будто четыреста рублей). Сходный сюжет, но гораздо более сложное построение и значительно большие суммы денег содержал аналогичный рассказ о

Катаеве. Он с Зощенко дружил, вернее сказать, встречался вместе с участием вина и женщин. Среди новелл об этой прежней дружбе с Катаевым Зощенко рассказал и такую, где описывалось утро с Олешей и Катаевым в доме последнего. Катаевская теща ушла с другими домашними в синагогу. Катаев привел с улицы какую-то девку и уединился с ней в тещиной комнате. По этому поводу Зощенко коротко проком­ментировал: «Валька же подлец, вы знаете». Теща вернулась раньше времени и с шумом стала выгонять девицу из своей комнаты и из дому. Катаев бросил ее в беде и присоединился к гостям.

Своего друга Зощенко Катаев предавал не раз. Когда разразилась гроза во время первой публикации «Перед восходом солнца», Катаев заявил, что не может быть в одной редакционной коллегии («Крокодила») вместе с Зощенко. Буря миновала, Зощенко даже выбрали в правление Ленинградского Союза писателей, Катаев просил прощения, водил для примирения в ресторан, истратив кучу денег. После постановле­ния о журналах «Звезда» и «Ленинград» Катаев выступил с одной из самых резких речей, против Зощенко. Через некоторое время он пришел к Зощенко с повинной, привезя с собой для ресторанного кутежа сумму, во много раз превосходящую ту, с помощью которой он пытался запить предыдущее предательство. Но и на этом циклический сюжет новеллы не кончался: была еще одна вспышка гонений, в которых Катаев опять участвовал, и вдвое большая сумма денег, только названная (сколько помню, пятизначная, тысяч двадцать пять, должно быть), но неистраченная: на этот раз Зощенко отказался с ним идти.

Если бы меня спросили, какова была государственная идеология того писатель­ского круга, с которым’ я был хорошо знаком с детства, коммунистическая или антикоммунистическая (говоря на популярном теперь языке), я бы не задумываясь ответил: ни та, ни другая. Господствовал цинизма Для многих литература была выгодным промыслом, писатели (да и актеры, и люди других искусств) сознательно шли на сделку, ни во что не веря и даже не очень это скрывая (как, например, Алексей Толстой, часто встречавшийся с моими родителями перед войной и во время нее). Зощенко с его старомодным морализмом был заметным исключением.

В конце сороковых годов я вел кружок на одном московском заводе. По плану нам было нужно говорить о современной прозе. Выяснилось, что рабочие ничего не читали из официальных писателей — лауреатов Сталинских премий. А вот книжку рассказов Зощенко (конечно, старое издание: его давно запрещено было печатать), попавшую к одному из них, прочитали всем цехом, передавая от одного к другому. Мои родители, ездившие вместе с Зощенко по России в тридцатые годы, подтверждали его необычайно широкую известность. Но замечательно, что ей не смогли помешать и последующие гонения. Если был тогда народный писатель кроме Есенина (которого читали и знали все, как потом Высоцкого), то им был Зощенко.

Мы с родителями и первой моей женой Таней были в Ленинграде в канун года, когда умер Сталин. Зощенко пришел в гостиницу, где мы остановились, провел с нами целый вечер. Он был не в очень хорошей физической форме, может быть, уже начиналась последняя его болезнь. Начав очередную устную новеллу, где должна была фигурировать жена одного из близких ему писателей (в начале он рассказывал о гостинице «Москва», куда к нему приходили дамы), он так ее и не кончил.

У нас в доме в то время бывал Сергей Антонов, к рассказу которого «Дождь» делал иллюстрации муж моей сестры художник Давид Дубинский. Антонов работал в редакции «Нового мира». Он нам рассказал, что Твардовский просил его съездить с Ленинград и попросить у Зощенко рассказы для журнала. «Твардовский хочет пострадать за правду», — пояснял Антонов, ссылаясь на разговор с ним.

В последующие годы Зощенко, которого понемногу начали печатать, несколько раз приезжал в Москву и приходил к нам. Мы говорили о переводах, которыми он стал зарабатывать. Перевод «За спичками» Лассила нас всех восхищал. Забавляясь, Зощенко рассказывал об одном авторе, который просил его «скорее прислать под­строчник»: никакого оригинала не было, Зощенко нужно было написать всю вещь сначала по-русски. Он читал свою новую пьесу, просил позвать на чтение Шкловского, чьим мнением всегда дорожил (тот тоже принял участие в одной из первых прорабо­ток Зощенко, еще по поводу книги «Перед восходом солнца», которую перед тем хвалил в письме к автору; Зощенко, отвечая критикам, говорил об этой непоследова­тельности Шкловского, но, видно, не затаил в душе хамства, если цитировал его сочинения). В другой раз он слушал пьесу моего отца о Ломоносове и остался не очень доволен: он ждал, что отец передаст близкую ему стихию грубой мощи Ломоносова, например, в его спорах с академиками-немцами.

Как-то раз в Москве Зощенко остановился у своего старого знакомого В. А. Лив­шица. У того были книги стихов современных поэтов. Зощенко стал читать их. Он потом нам рассказывал: «Я знал поэзию Блока, потом Гумилева, Ахматовой. Мне хотелось понять, кто из современных поэтов найдет новые слова, передаст новый язык». Он нашел эти черты у Евтушенко, читал нам наизусть его строки «И вот иду я с вывертом» (из «О свадьбы в дни военные»).

Зощенко очень тяжело перенес возобновление преследований уже в позднее, послесталинское время. После его искреннего и достойного ответа английским студентам, которым он сказал, что не согласится с тем, чтобы его объявили подонком, как сделал Жданов, для расправы в Ленинград был послан Симонов — призрак литературного сталинизма, в реальности которого многие ленинградские писатели не усомнились. Они пришли на собрание, где его снова поносили, как будто в стране ничего не изменилось.