Вячеслав Иванов - Голубой зверь (Воспоминания)

В конце первого съезда Сахаров придавал большое значение созданию оппозиции. Хотя о намерении ее сформировать на съезде заявил Г. X. Попов, потребовалось много Напоминаний от нас каждому из естественно подобравшихся лидеров, таких, как Ю. Н. Афанасьев, прежде чем наконец мы пошли в гостиницу «Москва» на первое собрание будущей «межрегиональной» группы (такой она стала, чтобы защититься от обвинений в ограничении ее только московскими депутатами: к этому времени название «московский» для большинства съезда звучало одиозно!). Я старался не пропускать и последующих ее общих собраний, и некоторых встреч ее руководителей, на которые меня иногда приглашал ее секретарь А. Мурашов. Впрочем, когда однажды и еще один из активистов группы особенно деятельно меня зазывал на встречу и подвел к дверям нашего помещения, они оказались запертыми, а Мурашов, появив­шийся в них, смущенно объяснил, что в этот раз они хотели бы лучше поговорить без свидетелей. Я увидел в этой кажущейся случайности подтверждение того, что мне там делать нечего. На тех собраниях, где я бывал, как мне казалось, избегали общих вопросов. Оживленно говорили о поддержке Гдляна, а когда я по этому поводу предложил обсудить в целом проблему независимости прокуратуры, председательст­вовавший Афанасьев строго попросил не выходить за рамки темы. Когда Сахаров разработал свой план организации Союза с уравнением в правах союзных и автоном­ных республик (что в принципе могло бы помочь предотвратить многие конфликты, сейчас обострившиеся), его текст был отредактирован до обессмысливания. На очередном собрании группы я по этому поводу выступил и Сахаров меня поддержал, но дальше обсуждения не было.

После смерти Сахарова движение стало дробиться. На последнем заседании, где я был, в начале осени 1990 г. я уже заметил проявление множества расхождений — и политических, и национальных.

Уже и на первом съезде, хотя он был свободнее четырех последующих, выступить было очень трудно. При всем желании деятельно участвовать в обсуждении я мог только вставлять реплики (например, о способе принимать решения без голосования) и задавать вопросы. При обсуждении кандидатуры Генерального прокурора я спросил кандидата (тут же утвержденного) об его отношении к ссылке Бродского (судя по его послужному списку, он мог иметь к ней касательство). Он уклонился от прямого ответа. Наша соседка по дому, как все следившая за съездом по телевизору и едва ли до того о Бродском слышавшая, встретила меня у подъезда сочувственно: «А он Вам так и не ответил».

Когда было предложено, чтобы часть депутатов работала постоянно в Верховном Совете, я согласился баллотироваться, но меня (как и большинство московских депутатов из будущей оппозиции) не выбрали. Я оказался в Верховном Совете депутатом от России только в последнем его составе после провала путча. Но этот Верховный Совет уже не работал: в декабре еще до распада СССР и прекращения наших депутатских полномочий (мы должны были бы работать до 1994 г.) Россия нас отозвала. Уже после этого я был на последнем призрачном нашем заседании. На нем председатель нашей палаты В. Лукин (к тому времени отозванный, как мы все) осторожно говорил, что мы могли бы еще поработать. Это было правдой, но уже было поздно. Нас не слушали. От двух с половиной лет прерванного депутатства у меня осталось ощущение недовостребованности. Нашим предложением услуг никто не воспользовался.

Когда нас выбрали депутатами, один из хороших знатоков русской истории мне правильно предсказывал, что мы будем похожи на парламент с небольшой оппозици­онной группой и что нас разгонят. Интересно, что наш разгон прошел достаточно незаметно, хотя перед ним произошли события, как мне кажется, проверившие дееспособность нашего депутатского состава. На второй день августовского путча я перед митингом условился о встрече с несколькими депутатами, находившимися внутри Белого Дома. Выступая (после Евтушенко и перед Боннэр) с балкона Белого Дома, я объявил, что депутаты встретятся в своем депутатском здании на Проспекте Калинина после митинга в 3 часа дня, чтобы условиться, как добиться немедленного созыва Съезда депутатов для объявления путча незаконным. Депутатов было больше двух тысяч, а на эту встречу пришло немногим больше двадцати (многих не было в Москве, некоторые боялись быть арестованными за пределами Белого Дома). На следующий день их было больше, к концу путча и недели росло число пожелавших к нам присоединиться.

В тот первый раз, когда нас было еще совсем немного, я был среди вызвавшихся пойти объясниться с Лукьяновым. Он принял нас очень быстро — в пять часов мы были у него. Он стал нам подробно объяснять, почему сразу созвать съезд нельзя. Для принятия решений, например, о замене Горбачева (многим показалось, что он подумывает о себе), нужно не меньше двух третей депутатов, а он по опыту знает, что на это уйдет не меньше пяти дней. Он доказывал нам, что на митинге в тот день людей было мало и что генерал Лебедь не поддерживает тех, кто в Белом Доме: вот он выступит по телевизору, и все узнают, на чьей он стороне. Среди прочего (как мне показалось, в основном вранья) он упомянул что у него есть заключение о состоянии здоровья Горбачева. Я на это сказал, что в таком случае необходимо без промедления это напечатать, народ ждет. Лукьянов закричал на меня: «Не говорите мне о народе!» Я возразил ему, что нас выбрал народ и его тоже. Он продолжал вопить: «Ничей я не слуга!» Несколько опешившие депутаты, смущенные моим невежливым поведением, еле его утихомирили. Через несколько дней я был на расширенном заседании Президиума Верховного Совета, по настоянию нашей группы неохотно отстранявше­го его от обязанностей председателя. Я ему напомнил как он на меня кричал. Он признался в своей неправоте.

Впечатления от этих дней я тогда же описал в стихах, которые таким печатным органам, как «Знамя», где я состою в редакционном совете, не показались своевре­менными:

Хасбулатов Лукьянову звонил о штурме

Белого Дома. Я сидел у того в кабинете

На второй день путча в Кремле, и тюрьмы

Гадали, кто попадет в них: те или эти.

В Александровском саду солдаты цепью

Рассыпались. Мимо них прошли депутаты,

Чтобы военному великолепью

В центре города помешать попытаться.

Кремль был пустынен, как после взрыва

Нейтронной бомбы. Не слышно ни звука.

Соборы свидетельствуют молчаливо.

Вглядываясь — дальнозорко или близоруко?..

Знаете, соборы, что ближе к рассвету

Патриарх помолится: пусть не будет братоубийства.

Но кто услышит молитву эту

Самой бессонной ночью российской?

Лукьянов Хасбулатову: «Мне сказал Язов,