Коллектив авторов Биографии и мемуары - Владимир Высоцкий. Человек. Поэт. Актер

И вот — охота на волков, идет охота —

На серых хищников, матерых и щенков!

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

Наши ноги и челюсти быстры,—

Почему же, вожак, — дай ответ —

Мы затравленно мчимся на выстрел

И не пробуем — через запрет?!

Волк не может, не должен иначе.

Вот кончается время мое:

Тот, которому я предназначен,

Улыбнулся — и поднял ружье.

Идет охота на волков, идет охота —

На серых хищников, матерых и щенков!

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

Я из повиновения вышел —

За флажки — жажда жизни сильней!

Только сзади я радостно слышал

Удивленные крики людей.

Рвусь из сил — и из всех сухожилий,

Но сегодня не так, как вчера:

Обложили меня, обложили —

Но остались ни с чем егеря!

Идет охота на волков, идет охота —

На серых хищников, матерых и щенков!

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

1968

Куда ни втисну душу я, куда себя ни дену,

За мною пес — Судьба моя, беспомощна, больна,—

Я гнал ее каменьями, но жмется пес к колену —

Глядит, глаза навыкате, и с языка — слюна.

Морока мне с нею —

Я оком грустнею,

Я ликом тускнею

И чревом урчу,

Нутром коченею,

А горлом немею,—

И жить не умею,

И петь не хочу!

Должно быть, старею,—

Пойти к палачу…

Пусть вздернет на рею,

А я заплачу.

Я зарекался столько раз, что на Судьбу я плюну,

Но жаль ее, голодную, — ласкается, дрожит, —

Я стал тогда из жалости подкармливать Фортуну

Она, когда насытится, всегда подолгу спит.

Тогда я гуляю,

Петляю, вихляю,

Я ваньку валяю

И небо копчу.

Но пса охраняю,

Сам вою, сам лаю —

О чем пожелаю,

Когда захочу.

Нет, не постарею —

Пойду к палачу,-

Пусть вздернет скорее,

А я приплачу.

Бывают дни, я голову в такое пекло всуну,

Что и Судьба попятится, испуганна, бледна, —

Я как-то влил стакан вина для храбрости в Фортуну

С тех пор ни дня без стаканл, еще ворчит она:

Закуски — ни корки!

Мол, я бы в Нью-Йорке

Ходила бы в норке,

Носила б парчу!..

Я ноги — в опорки,

Судьбу — на закорки,—

И в гору и с горки

Пьянчугу влачу.

Когда постарею,

Пойду к палачу,-

Пусть вздернет на рею,

А я заплачу.

Однажды пере-перелил Судьбе я ненароком —

Пошла, родимая, вразнос и изменила лик,—

Хамила, безобразила и обернулась Роком,—

И, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык.

Мне тяжко под нею,

Гляди — я синею,

Уже сатанею,

Кричу на бегу:

«Не надо за шею!

Не надо за шею!

Не надо за шею,—

Я петь не смогу!»

Судьбу, коль сумею,

Снесу к палачу —

Пусть вздернет на рею,

А я заплачу!

<1976>

Дурацкий сон, как кистенем,

Избил нещадно:

Невнятно выглядел я в нем

И неприглядно.

Во сне — и лгал, и предавал,

И льстил легко я…

А я и не подозревал

В себе такое!

…Еще — сжимал я кулаки

И бил с натугой,—

Но мягкой кистию руки,

А не упругой…

Тускнело сновиденье, но

Опять являлось:

Смыкал я веки — и оно

Возобновлялось!

…Я не шагал, а семенил

На ровном брусе,—

Ни разу ногу не сменил —

Трусйл и трусил.

Я перед сильным — лебезил,

Пред злобным — гнулся…

И сам себе я мерзок был —

Но не проснулся.

Да это бред — я свой же стон

Слыхал сквозь дрему!

Но — это мне приснился он,

А не другому.

Очнулся я — и разобрал

Обрывок стона,

И с болью веки разодрал —

Но облегченно.

И сон повис на потолке —

И распластался…

Сон — в руку ли? И вот в руке

Вопрос остался.

Я вымыл руки — он в спине

Холодной дрожью!

…Что было правдою во сне,

Что было ложью?

Коль этот сон — виденье мне,—

Еще везенье!

Но — если было мне во сне

Ясновидёнье?!

Сон — отраженье мыслей дня?

Нет, быть не может!

Но вспомню — и всего меня

Перекорежит.

А после скажут: «Он вполне

Всё знал и ведал!..» —

Мне будет мерзко, как во сне,

В котором предал.

Или — в костер! Вдруг нет во мне

Шагнуть к костру сил, —

Мне будет стыдно, как во сне,

В котором струсил.

Но скажут мне: «Пой в унисон —

Жми что есть духу!..» —

И я пойму: вот это сон,

Который в руку!

(до 1978)

Я не люблю фатального исхода,

От жизни никогда не устаю.

Я не люблю любое время года,

Когда веселых песен не пою.

Я не люблю холодного цинизма,

В восторженность не верю, и еще —

Когда чужой мои читает письма,

Заглядывая мне через плечо.

Я не люблю, когда — наполовину

Или когда прервали разговор.

Я не люблю, когда стреляют в спину,

Я также против выстрелов в упор.

Я ненавижу сплетни в виде версий,

Червей сомненья, почестей иглу,

Или — когда все время против шерсти,

Или — когда железом по стеклу.

Я не люблю уверенности сытой,—

Уж лучше пусть откажут тормоза.

Досадно мне, что слово "честь" забыто

И что в чести наветы за глаза.

Когда я вижу сломанные крылья —

Нет жалости во мне, и неспроста:

Я не люблю насилье и бессилье —

Вот только жаль распятого Христа.

Я не люблю себя, когда я трушу,

Досадно мне, когда невинных бьют.

Я не люблю, когда мне лезут в душу,

Тем более — когда в нее плюют.

Я не люблю манежи и арены:

На них мильон меняют по рублю.

Пусть впереди большие перемены —

Я это никогда не полюблю!

1969

Во хмелю слегка

Лесом правил я.

Не устал пока,—

Пел за здравие.

А умел я петь

Песни вздорные:

«Как любил я вас,

Очи черные…»

То плелись, то неслись, то трусили рысцой,

И болотную слизь конь швырял мне в лицо.

Только я проглочу вместе с грязью слюну,

Штофу горло скручу — и опять затяну:

«Очи черные!

Как любил я вас…»

Но — прикончил я

То, что впрок припас.

Головой тряхнул,

Чтоб слетела блажь,

И вокруг взглянул —

И присвистнул аж:

Лес стеной впереди — не пускает стена,—

Кони прядут ушами, назад подают.

Где просвет, где прогал — не видать ни рожна!

Колют иглы меня, до костей достают.

Коренной ты мой,

Выручай же, брат!

Ты куда, родной,—

Почему назад?!

Дождь — как яд с ветвей —

Недобром пропах.

Пристяжной моей

Волк нырнул под пах.

Вот же пьяный дурак, вот же налил глаза!

Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь,—

Из колоды моей утащили туза,

Да такого туза, без которого — смерть!

Я ору волкам:

«Побери вас прах!..» —