Юрий Смолич - Рассказ о непокое [Страницы воспоминаний об украинской литературной жизни минувших лет]

И в Харькове — в самую первую очередь — нам до зарезу нужно было разыскать союз пролетарских писателей "Гарт" [1] Гарт — закалка (укр.). .

Дело в том, что еще в Донбассе, в Бахмуте, мы прочитали в местной газете, выходившей на русском языке, напечатанную по-украински статью, призывающую все молодые украинские литературные силы, всех пролетариев, которые любят украинское слово и чувствуют тягу к литературе, объединиться. А затем — закалиться, вступив в только что созданную организацию пролетарских писателей "Гарт".

А мы… мы жаждали читать свои произведения не только друг другу, мы жаждали, чтоб их читали сотни и тысячи читателей. Мы мечтали увидеть написанное нами напечатанным.

Ах ты, писательство мое, изящная словесность!

И неужто до осуществления давнишней, еще с детских лет, мечты уже так близко — рукой подать?..

Разыскивать "Гарт" мы отправились на следующий же день, ни свет ни заря, едва только кое-как устроились.

Собственно, устраиваться еще негде было. Кафешантан "Вилла Жаткина", который теперь перестраивался и переоборудовался под стационар нашего театра — столичного, академического, драматического, еще не был готов принять коллектив из полусотни актеров. Отдельные "кабинеты" шантанных див, в которых отныне должны были проживать актеры, еще не были отремонтированы, не готовы были зрительный зал и театральная сцена. Устроились пока — вповалку на соломе — в подсобных закулисных помещениях.

Но что за важность! Ведь мы в столице, и прекрасное будущее перед нами!

Когда вчера мы въезжали на нашем "ваньке" в город, каждый шаг открывал нам новое, и все пленяло нас. Правда, домики на окраине были в точности такие же, как в Жмеринке, Луганске или Белой Церкви и Умани, — с крылечками под навесом, но нам они казались совсем не такими: нам мерещилось в них что-то таинственное, что-то… столичное. Когда же "ванько" наконец догрюхал с нами до центра и мы увидели себя в теснинах улиц, среди многоэтажных зданий, перед гранитной громадой "Саламандры", — мы совершенно ясно почувствовали, что и в нас самих что-то меняется и мы становимся причастны к какой-то нам самим еще неведомой тайне. И прекрасное будущее уже началось.

Словом, были мы взволнованны, и энтузиазм в нас бил ключом.

Но это происходило уже давно — вчера, а сегодня стоял чудесный солнечный день конца августа, небо безоблачно, уличная толпа вокруг нас бурлила, туда и сюда проносились фаэтоны, бренчали трамваи, и мы шли по улицам столицы, сами уже столичные жители. И на диво ярко жило ощущение, что мечта твоя, что-то вроде предуготованного тебе счастья, — вот она, где-то здесь, в людском водовороте, глядь, и встретится тебе на пути…

Где найти нужный нам союз "Гарт", мы, однако, не знали. Сообразив, что журнал "Шляхи мистецтва" [2] "Пути искусства" (укр). издавал "Лито" (Литературный отдел Наркомпроса), мы направились прежде всего в Наркомат просвещения, решив, что, раз наркомат издает журнал, писатели должны быть именно там.

Но в Наркомпросе на нас посмотрели с недоумением, переспросили: а что это такое — "Гарт", и, услышав, что это объединение писателей, посоветовали обратиться в Пролеткульт. Находился он совсем в другом конце города: Наркомпрос — на Бассейной, Пролеткульт — на Московской.

Мы двинулись с Бассейной на Московскую — разумеется, пешком, потому что денег на трамвай не было, да и что за интерес ездить, когда можешь ходить пешком. Мы шли, наслаждаясь, смакуя суету столичных улиц, однако в некотором смущении: было странно, что в Наркомпросе — Народном комиссариате просвещения — не знали, что такое союз писателей "Гарт", да еще удивленно оглядывали нас с ног до головы.

С некоторым недоумением посматривали на нас и встречные на улице.

Впрочем, мы скоро нашли объяснение: причина крылась, несомненно, в наших костюмах. Они были несколько необычны по тем временам, даже для столицы.

В те поры, в первые годы после гражданской войны и чуть ли не тотальной долголетней военизации, люди в основном донашивали военную форму — гимнастерки и галифе. В такой "военного покроя" городской толпе попадались — не так что часто — пожилые, солидные и степенные граждане, которые теперь, в мирное время, вытащили на свет из нафталина, — чтоб доносить, естественно, — старосветские дореволюционные одеяния: Пальмерстоны и котелки, длинные сюртуки, пиджаки в талию. Кое-где вкраплены были в толпу и рожденные нэпом новоиспеченные "дэнди" ("пижоны", как называли их тогда) — в длинноносых башмаках, узеньких и коротеньких брючках, в куцых пиджачках без талии над обтянутым штанами задом и огромных клетчатых кепках с помпончиком на маковке.

Такова была мода, и таковы были наряды того "сезона".

А мы, трое, совершенно выпадали из всех этих разновидностей. На головах у нас красовались фетровые шляпы с широченными полями — самые широкие были у моего сомбреро: в прошлом году на базаре в Белой Церкви я выменял его за два фунта соли у какого-то репатрианта с дикого американского запада, где он был ковбоем. Одеты мы были в черные артистические блузы — невероятной ширины балахоны, собранные на "кокетке" под лопатками и расходящиеся колоколом, без пояса. Самая эффектная блуза была у Костя Кошевского — чуть не до колен и широкая, как кринолин восемнадцатого века. Нижняя часть нашего туалета не представляла ничего примечательного — разве что мои штаны и ботинки.

Штаны у меня были в клетку — из подкладки собственного пальто. Ботинки — ярко-лимонного цвета: я приобрел их "по случаю" (их первый владелец должен был срочно опохмелиться) совсем задешево (всего пять или шесть миллиардов) у циркового клоуна в Таганроге.

Так мы были одеты — с поэтически-артистической претензией на оригинальность, — и действительно привлекали к себе внимание встречных.

На Московской, 20, в помещении Пролеткульта, мы застали репетицию какой-то "машинизированной" и "массовизированной" театральной композиции — на железных конструкциях и под татаканье метронома, но "Гарта" здесь не было, и никто ничего не мог о нем сообщить.