Анатолий Медников - Путь наверх

В рабочей теме есть где развернуться аналитическому очерку! Поле боя здесь огромное, и в перспективе будет еще бо́льшим, ибо с развитием цивилизации все больше людей будет занято в промышленности, в науке.

Я думаю, что аналитический очерк может быть и совершенно конкретным, и обобщенно-типизированным. Что касается героев, которые хотят видеть свое идеализированное отражение в литературе, то их желание не должно превращаться в директиву для издателей. О человеке судят ведь не по тому, что он думает сам о себе, а по тому, что о нем думают другие. И ведь это не одно и то же — самовоображение собственного портрета и портрет героя, увиденный глазами писателя. Второе, безусловно, важнее для читателей.

Всю свою жизнь я писал очерки с адресом, как видно из этой книги, не меняя, за редким исключением, фамилии своих героев. Может быть, в чем-то это меня и сковывало, но зато и придавало моей работе дополнительный стимул и силу художественного свидетельства о времени, о реальных, невыдуманных героях. Это не мешало мне стремиться к воссозданию масштабности событий, свершений, новизны.

Можно, не меняя адреса, а именно в силу его совершенной определенности и конкретности аналитически вскрыть и нерешенные проблемы, и конфликты идей, а следовательно, и характеров, и показать ход событий во времени и связанную с этим перемену людских судеб.

Меня всегда «грела» в очерке именно такая возможность — построить глубоко эшелонированное повествование с определенной очерковой драматургией, с напряженным действием, столкновением характеров и, конечно, с аналитическим исследованием и самого существа дела, которое составляет, на мой взгляд, органическую потребность серьезного очеркового произведения.

Но, конечно, тут могут быть самые разные решения, и каждый талантливый очеркист тем и интересен, что непохож на других, что имеет свою творческую поступь, свою манеру и лицо, свои пристрастия в рабочей теме.

И у всех очеркистов есть общая задача — широко показывать в документальной литературе фигуру передового, современного рабочего, умного, деятельного инженера, талантливого организатора производства. Главный герой у нас — человек, производящий блага жизни.

Теперь я снова возвращаюсь к событиям в Жигулях, к заметке о том, что из Италии теплоход «Каспий» пришел на Волгу, в город Тольятти.

Я прочитал эту заметку с чувством, близким к радостному изумлению. Хотя чему же было изумляться? Этот рейс теплохода через много морей бил продиктован всем ходом событий волжской строительной эпопеи. И все же! В этом факте, к сожалению оставшемся мало известным, явственно проглядывало нечто совершенно новое, волнующее приметами именно сегодняшних рабочих буден в Жигулях с их размахом, с международными экономическими связями и сотрудничеством, с высоким уровнем мировых технических стандартов, со всей той кипучей энергией, которая бурлит ныне на волжских берегах.

Кто видел современные Жигули, тот знает, что ныне это край мощной энергетики и химии, нефтяной индустрии и автомобилестроения.

Я вспомнил свои поездки на Дон и на Волгу, многие месяцы, проведенные там, на стройках. И мне захотелось, в меру своих сил, следуя плодотворным горьковским традициям нашей документальной литературы о труде, о рабочем классе, в начале книги рассказать о тех невыдуманных героях, кто начинал первыми рыть котлованы в Жигулях, возводить перемычки и дамбы, кто впервые смело вступил в единоборство с донской и волжской стихией и победил.

В первый день Наумов решил просто побродить по заводу и подышать его воздухом. На главной аллее, где металлургические цеха как бы образовывали излучающую тепло, гудящую улицу, — все было знакомо инженеру.

Сюда впервые попал он, окончив институт, а потом ушел в армию. Сейчас Наумов побывал в ново-мартеновском, ново-фасоннолитейном, оглядывал пролеты. Потом он поспешил к цехам судоверфи, которые стремительно вытягивались к реке, оставив у себя в тылу свою базу — заводскую металлургию, и спускались к воде большого волжского затона.

В открытой ветрам заводской гавани было холодно. От реки дул сильный ветер, он кружил хлопья снега вокруг цехов, катал их по ледяному зеркалу реки и на другом, дальнем берегу, где уплывали к горизонту пологие заволжские луга.

Около берега, у заводской гавани, чернели широкие полыньи незамерзающей воды. Там неутомимо бегал закопченный заводской буксирчик, давя подступающий лед. Он нагонял мелкую волну, и на ней чуть покачивались теплоходы, баржи, буксиры.

На открытом воздухе и свежем ветру в заводской гавани работали тысячи судостроителей. Гудели зимующие в затоне корабли. На стапелях, которые спускались к самой воде, то и дело вспыхивали ослепительные, даже при дневном свете, маленькие костры электросварки. Корпуса судов были точно в пожаре. Каскады искр взрывались на корме и на носу кораблей и, падая за борт, гасли в темной воде.

На палубах сваривали и прожигали стальные листы, и там бились ручьи зеленоватого ацетиленового пламени. Яростный шум и железный скрежет вырывались из затона и, должно быть, были слышны далеко вверх и вниз по скованной льдом, затихшей Волге.

Наумов прошел к сухому доку, или, как говорили на заводе, «судояме». Потом переходил с одного корабля на другой, подолгу стоял на палубах, вглядываясь в знакомые черты завода.

С чуть покачивающегося мостика теплохода, как с высокого наблюдательного пункта, отлично просматривалась вся заводская площадка, в ее неустанном кипении, в сложном взаимодействии всех тридцати цехов.

На какое-то мгновение Наумову показалось, что он никогда не уезжал из гавани, что не было его разлуки с заводом…

Директор завода спросил Наумова:

— Где вы служили в армии?

— В Латвии.

— Вот и у нас запланирован новый теплоход «Латвия». Поручим корабль вам. Так значит, товарищ Наумов, от Латвии к «Латвии».

Директор, улыбаясь, встал из-за стола.

— Решено?

— Да, — сказал Наумов. — Но я, признаться, долго колебался, как после такого перерыва возвращаться на завод. Товарищи мои ушли вперед — догонять и догонять.

— Догоните, — сказал директор. — Товарищи и помогут! Вы — человек военный, а этой весной на верфи нам всем предстоит большой бой. — Директор ходил по кабинету, останавливаясь у развешанных на стенах фотографий и рисунков кораблей, которые должны были в новом году сойти со стапелей заводской верфи. Рисунки, заключенные в деревянную рамку, подсвечивались яркими электрическими лампочками, а Наумов залюбовался широким простором гавани и красивыми контурами больших теплоходов.