Николай Котляр - Именем закона

— У меня беда...

— Что стряслось?

— Появился членовредитель...

Мне стало не по себе. До сих пор дивизия москвичей не знала такого отвратительного вида трусости. Да и мне за недолгую юридическую практику не приходилось вести следствие о членовредительстве. В прокуратуре соединения в то время работали три следователя. С наиболее опытным из них Николаем Григорьевичем Дыбенко мы и направились в медсанбат, где лечился подозреваемый. Врач заявил, что не исключает ранение осколком мины, но, возможно, это и умышленное отсечение пальцев.

— Однако, — пояснил он, — предмет, которым они отсечены был очень острым, поскольку отсечение произведено одним ударом. Для такого удара должна быть, конечно, сильная и ловкая левая рука...

Командир взвода доложил данные о подозреваемом: в армию призван в начале 1942 года, когда советские войска освободили Калининскую область, около трёх месяцев находился в медчасти запасного полка 53-й армии. Я рассчитывал вызвать подозреваемого и подробно выяснить обстоятельства ранения. Но Дыбенко тактично, вероятно не желая подчеркнуть мою неопытность в расследовании подобных дел, предложил иной путь: побывать в части, где до ранения служил подозреваемый, побеседовать о бойцами отделения, выяснить, как он вёл себя, как относился к службе, что рассказывал о ранении, и только после этого побеседовать с ним самим.

Начали с командира отделения.

— Ел себя, в общем, нормально, — показал тот, — правда, очень боялся обстрелов, особенно миномётных... Но ведь их не очень-то почитают и другие... Так что, ничего плохого за ним не числится.

Следователь спросил:

— Давно он в подразделении?

— Недели три.

— После ранения вернулся к вам?

— Да, рука его была обмотана рубашкой, он сильно ругался и плакал, кричал, что проклятый фашист лишил его руки.

— Говорил, где его ранило?

— Да, недалеко, на опушке рощи.

— А как он туда попал?

— Ходил к старшине роты за куревом.

— Вы его посылали?

— Нет... Очередь была красноармейца Петина.

— Вы говорите, он очень боялся миномётного огня. В чем это проявлялось? — спросил я.

— Старался не вылезать из окопа. Мог сидеть в нем целыми сутками. Фриц часто обстреливает в обеденное время. Ротная кухня рядом, подход к ней почти безопасен, но если обстрел, он за обедом не пойдёт. Не принесут ребята — сидит на сухарях.

— В этот день противник обстреливал как всегда или чаще?

— Вообще фрицы обычно бьют в одно и то же время, хоть часы проверяй. В этот день так же...

Следователь вызвал Петина:

— Скажите, почему за куревом вместо вас пошёл боец К.?

— Я его попросил.

— Он не отказывался?

— Нет.

— Рассказывал, где его ранило?

— Нет, прибежал с окровавленной рукой, очень перепуганный и кричал от боли...

— Вы не обратили внимание, не левша ли он?

— Левша, мы его даже дразнили...

Дыбенко долго уточнял это обстоятельство, даже повторно вызвал тех, с кем уже беседовал, и официально допросил только по этому вопросу. Мне такая деталь в работе следователя понравилась. Я понимал, что он собирал данные, чтобы подтвердить или опровергнуть слова врача: «для этого должна быть сильная и ловкая левая рука».

— А если это совпадение? — спросил я.

— Вполне возможно, — ответил Николай Григорьевич. — Но это обстоятельство усиливает наше подозрение. Мы с вами по одному и тому же учебнику изучали криминалистику, и вы, конечно, помните, что членовредительство породила первая мировая война. Тот, кто шёл на такой шаг, хотел вырваться из войны живым и вернуться домой трудоспособным. Членовредитель, как правило, бережёт правую руку — ведь она рабочая... В данном случае рабочая левая.

Убедившись, что подозреваемый левша, Дыбенко переключился на исследование другого обстоятельства: чем подозреваемый мог нанести себе такое ранение.

Все свидетели показали, что тесака у подозреваемого никогда не видели, топоров в отделении нет, они имеются только у сапёров. Что касается сапёрной лопатки, то он вроде бы уходил без неё, во всяком случае, она находится в окопе. Принесённая лопатка была тщательно осмотрена. Следов крови на ней следователь не обнаружил. Составив протокол осмотра, Дыбенко в присутствии понятых обернул лопатку газетой и опечатал сургучной печатью.

Последний вопрос, который поставил следователь вызванным, касался поведения подозреваемого после ранения. Не рассказывал ли он, как и где его ранило, был ли раненый один или с другими бойцами.

Все показали единодушно: ничего об этом не говорил, только стонал и корчился от боли.

По дороге в медсанбат Дыбенко сказал:

— Трудное дело... Пока у нас нет никаких доказательств ни его вины, ни его невиновности...

Подозреваемый уже спал, когда его пригласили к нам. Вошёл он бодро, без тени волнения. Белокурый, лицо в веснушках, приплюснутый нос, пухлые обветренные губы. Правая рука висела на бинте. Сквозь марлю проступала запёкшаяся кровь. Объяснили, кто мы. Это не вызвало у красноармейца никакой реакции. Беседу вёл Николай Григорьевич.

До встречи с подозреваемым он почему-то представлялся мне серым, забитым, малоразвитым и неразговорчивым. Но, вслушиваясь в его ответы, я убеждался, что перед нами достаточно общительный и даже словоохотливый красноармеец.

Дыбенко поинтересовался его жизнью до войны, родными, как оказался на оккупированной территории, когда призван в армию, где начинал военную службу, когда прибыл в дивизию.

Беседа была тихой, спокойной, будто её вели знакомые, встретившиеся после долгого расставания. Незаметно Дыбенко перешёл к обстоятельствам ранения. Он все детальней и строже уточнял, как боец ушёл из подразделения, какой дорогой следовал, где его настиг обстрел и где укрывался он от огня противника.

По нашей просьбе командование полка предоставило примерную схему миномётного и артиллерийского обстрелов, произведённых немцами, с указанием времени и приблизительного размера обстрелянных площадей.

Я внимательно следил за тем, что показывал подозреваемый, и все больше и больше убеждался в расхождении его показаний с данными командования. На лице Дыбенко тоже можно было прочесть, что и он видит это несходство, но делает вид, что не замечает его, и продолжал задавать уточняющие вопросы:

— Вы и раньше ходили за куревом этим же путём

— Да, разов десять, и всегда одной тропой.

— Может, на этот раз сбились с пути?

— Нет.

— Когда вас ранило, вы возвращались той же дорогой?

— Да. Хоть было очень больно и я страшно перепугался, но я хорошо знал только эту дорогу и ею возвращался к себе.

— Почему вы не пошли сразу в санитарную роту или в медсанбат, который был по пути?

— Растерялся.