Николай Котляр - Именем закона

— Нашли в кустах, — пояснил следователь, — метрах в двухстах от того места, которое осматривали ночью.

— Да-а-а, — протянул изумлённо полковой комиссар. — А я все ещё не верил...

— Мы уже знаем, кому он принадлежал, — сказал я и протянул Николаю Григорьевичу протокол допроса повара.

Дыбенко прочёл его и ещё раз посмотрел на топорик:

— Тот самый. Но для верности все же надо провести опознание. Только для этого надо иметь несколько таких топориков. А где их взять?

— Это ещё зачем? — удивился комиссар. — Позовём повара — он и подтвердит...

— Для обвинения этого недостаточно,—возразил я. — Подсудимый на суде может в таком случае заявить, что сомневается в точности показаний повара. Ведь топор всего один, других-то повару не показывали. А вот когда мы покажем повару в присутствии понятых полдесятка или десяток таких топориков и он разыщет, узнает именно свой, совсем другое дело. И у нас будет уверенность, что мы не ошиблись, и у суда твёрдое доказательство. Когда речь идёт о привлечении человека к уголовной ответственности, мы обязаны сделать так, чтобы никаких «но» не было, чтобы советский закон был соблюдён полностью.

А. М. Петровский шутливо поднял руки:

— Сдаюсь, товарищи, сдаюсь. Вы законы, конечно, лучше знаете. Помогу вам достать топорики. Они есть у сапёров.

Повар и санитарка из девяти предъявленных им для опознания топориков безошибочно указали на принесённый Дыбенко.

Чтобы лучше узнать подозреваемого в членовредительстве бойца, или, как говорят юристы, «глубже изучить личность подследственного», я приказал следователю военюристу 3 ранга М. А. Кулешову отправиться в запасной полк и допросить тех, кто хорошо знал красноармейца К. Михаил Азарович Кулешов — кадровый военный следователь, опытный юрист, и ему не требовалось разъяснять, какие данные нас интересуют.

На следующее утро он вернулся с протоколами допроса одиннадцати свидетелей. Трое из них утверждали, что К. боялся идти на передовую, говорил, что его обязательно убьют.

— Один из свидетелей, — сообщил Кулешов, — показал, что он слышал от знакомого бойца, будто бы подозреваемый хвастался, что у него есть средство, которое поможет ему не попасть на передовую. Но, к сожалению, фамилия этого бойца неизвестна, и дня четыре тому назад он ушёл на передовую в нашу дивизию. Зовут его Андреем. В штабе дивизии я взял список всех рядовых с этим именем, поступивших за последние дни. Их около сотни.

Пришлось изменить намеченный план работы и начать поиски нужного Андрея. К работе подключили третьего следователя дивизии — младшего военюриста В. М. Бачуринского. Ему повезло: из пяти первых вызванных для допроса воинов, второй оказался тем самым, кого искали, рядовым Андреем Первозванцевым. Его допрашивали втроём. Первозванцев был из Клина, который некоторое время был оккупирован гитлеровцами.

Спросили, знает ли он военнослужащего К.

— Знаю, — ответил Андрей. — Проходил с ним службу в запасном полку. Мы даже дружили. Какой-то он чудаковатый.

— А в чем это проявлялось?

— Страшно боялся погибнуть и все время твердил, что, если убьют его, кончится их род, он, мол, последний в семье...

Мы не торопились ставить вопрос о главном, о том, ради чего среди ста Андреев искали именно этого. Я с интересом следил, как Дыбенко втягивал свидетеля в живую беседу, казалось, уводя его все дальше в сторону от того, что хотелось узнать от бойца. И только когда Первозванцев разговорился и почувствовал себя просто собеседником, а не допрашиваемым, Николай Григорьевич неожиданно, как бы между прочим, спросил:

— Говорил ли вам когда-нибудь ваш приятель, что у него есть «секрет», как уклониться от передовой? Припомните...

Первозванцев, заметно удивленный вопросом, подумал немного и кивнул:

— Было такое.

— Конкретно.

— Да чепуха все это. Когда фрицы наступали, везде разбрасывали листовки-пропуска. Призывали, чтобы наши сдавались в плен, обещая сытую жизнь. Тем же, кто не хотел сдаваться, советовали калечить себя и уходить с передовой. Когда нас оккупировали, такие листовки валялись пачками. Мы их употребляли на курево. В запасном такую листовку я видел у К.

— При каких обстоятельствах? Подробнее, пожалуйста.

— Как-то меня и его послали в тыл. По дороге мы попали под миномётный обстрел. Отлежались в канаве. Когда поднялись, я удивился: у него физиономию будто мелом обсыпало. Я спросил: «Перепугался?» А он говорит: «Чуть не напустил в штаны». Мне было жалко его... В тот день я и узнал про этот будущий дурацкий род, а также про листовку. В ней фрицы поучали, как прострелить руку или покалечить ногу, чтобы тебя не разоблачили и комиссовали по ранению. Было в листовке и о том, как сделать, чтобы у тебя что-то вроде дизентерии появилось. Я пожурил его, сказал, что нельзя такие листовки хранить...

— Где же эта листовка?

— Мы её раскурили.

— Он не говорил, что хотел бы воспользоваться этими советами?

— Нет... Но когда уходил на передовую, сказал: «Вот и пришёл мой час, и ничто мне не поможет, даже мой «секрет». Я вспомнил про листовку и сказал ему: «Только не дури...»

— Почему вы о листовке не доложили командиру?

— А что я — доносчик? Парень бумажку подобрал по глупости, мы её раскурили, посмеялись — и шабаш. Какой прок в доносе? Жалею, что не со мной он попал на передовую. Я так понял, что его кто-то должен обязательно поддерживать...

Когда был подписан протокол допроса и следователь поблагодарил Первозванцева за беседу, пожелал ему мужества в бою и победы, красноармеец спросил:

— Мой приятель что-нибудь натворил?

— Разбираемся, — неопределённо ответил Дыбенко.

— Значит, всё-таки надломился, — сделал вывод Первозванцев.

...Заканчивались вторые сутки следствия, нас торопило командование дивизии, поступил запрос от прокурора армии, а мы ничего ещё не могли сказать определённого.

— Что будем делать дальше? — задал я вопрос всем троим следователям.

— Хорошо бы, — сказал Кулешов, — получить заключение эксперта, касающееся крови на топорище. Хотя бы узнать её группу.

— Да, это необходимо, — поддержал Кулешова Дыбенко. — Кроме того, на топорище остались следы пальцев. Но дактилоскопическую экспертизу в наших условиях не провести... А посылать в Москву — это целый месяц.

— А может, допросить без всяких экспертиз, — предложил Бачуринский. — Авось и так признается.

— Ну и что? — возразил Дыбенко. — На следствии признается, а на суде откажется...

Я тоже, конечно, не мог поддержать Бачуринского.

— Вы, Василий Михайлович, — упрекнул я его, — забыли, что наша обязанность — собрать неопровержимые, объективные доказательства виновности подследственного, а не получить признание. При этом не подследственный должен доказывать свою невиновность, а мы. В этом и заключается суть деятельности советской прокуратуры — и военной, и гражданской... Из этого мы и будем всегда исходить в нашей работе...