Николай Котляр - Именем закона

— О таких случаях надо рассказывать в газетах, — заявил А. И. Микоян. — Хороших советских людей мы вырастили, очень хороших... — И совсем неожиданно он спросил: — Каков штат прокуратуры Берлина?

Я доложил.

— Вот что, я уполномочен решать в Берлине все штатные вопросы. Завтра к шестнадцати часам составьте штатное расписание прокуратуры. Учтите — вся власть в Германии перешла военным властям. Это касается и вас. Хорошенько продумайте, сколько вам потребуется людей.

В тот же вечер мы подготовили новое штатное расписание военной прокуратуры Берлинского гарнизона. 16 мая его утвердил А. И. Микоян. Это была самая крупная прокуратура в составе 1-го Белорусского фронта. К 25 мая все двадцать прокуратур районов и прокуратура Берлинского гарнизона работали по новым штатам. Генерал Л. И. Яченин и его заместитель по кадрам полковник юстиции Ф. П. Романов направили в прокуратуру гарнизона и районов лучших военных юристов, временно отозванных из прокуратур армий и дивизий. Но не все эти юристы, впрочем, как и я сам, представляли тогда круг своих обязанностей и разнообразие проблем, возникающих чуть ли не ежедневно.

Припоминается такой факт. После капитуляции Германии к советскому командованию и особенно к коменданту Берлина стали обращаться бывшие белоэмигранты. Они просили определить их дальнейшую судьбу, вернуть на Родину, дать им советское гражданство. Встал вопрос: кому вести с ними беседы, кто должен их принять? Было мнение поручить беседы Особому отделу. Но это могло отпугнуть белоэмигрантов. Мало ли чего они за годы блужданий наслушались о наших органах безопасности? В конце концов решили поручить эту «операцию» прокуратуре гарнизона. Назначили ее на первое воскресенье июня, о чем объявили по немецкому радио и сообщили через районные комендатуры.

Не без волнения весь аппарат готовился к этой встрече. Никто из нас не видел настоящего живого графа, князя или царского генерала, да и дворян-то мы видели только в кино. Для нас это были тени далекого прошлого. Политсоветник при маршале Г. К. Жукове А. Я. Вышинский, беседуя со мной о порядке приема, посоветовал:

— Никому ничего не обещайте, выслушайте, примите от них заявления, если они написаны. Пусть подробно расскажут о своей деятельности в период революции и в эмиграции. Объясните им, что окончательное решение примет Советское правительство...

...Но вот и воскресенье. Думали, что явятся человек пятьдесят — семьдесят, а пришло более четырехсот. В прошлом — князья, княгини, графы, графини, военные всех рангов, помещики, купцы, а теперь дворники, сторожа, слесари, кузнецы, таксисты, горничные, прислуга, содержатели публичных домов, проститутки, владельцы небольших магазинов.

Эмигранты рассказывали о своих заблуждениях, о многолетних скитаниях, о том, как их приняла заграница. Пока у них были бриллианты, золото и они могли «свидетельствовать» о «злодеяниях большевиков», их благородно именовали русскими эмигрантами, или белоэмигрантами. Когда же все было прожито, проедено, растрачено, от них отвернулись, стали называть «черной эмиграцией».

Говорили почти все длинно, путано, с большими паузами, плача, глотая пилюли или валерьянку. Мне особенно запомнилась беседа с немолодой, но еще привлекательной мадам Волконской, официанткой немецкого ресторана в Шпандау. Подойдя к столу и робко усевшись в кресло, она спросила:

— Фамилию называть обязательно?

— Вообще, да: и вам, и нам будет легче вести беседу, когда мы будем знать друг друга. Но вы можете и не называть себя, однако как же будет решать наше правительство вопрос о вашем возвращении на Родину, не зная вашей фамилии?

— Пожалуй, мне уже нечего скрывать. Я — Волконская... Нет, не та Волконская, о которой много написано, и даже не прямая ветвь, но все же одно из княжеских ответвлений. Княгиней я себя теперь, конечно, не рискну назвать...

— Что же вы хотите?

— То, что и все, — вернуться на Родину...

— А когда вы ее оставили?

— В 1919 году... Вы не смотрите на то, что я седая, вся в морщинах. Я не старая, я просто измучилась, измоталась... Мне шёл семнадцатый, когда я покинула Россию. А видите, на кого я похожа сейчас? Я глубокая старуха, старуха в сорок три года!.. Я могу исполнять любую работу. Молю, верните меня хоть в Сибирь, даже в тюрьму, но верните на Родину... Господи, если бы вы знали, что такое тоска по своему языку, по своей земле, по своему солнцу... Господин полковник, пожалейте меня!

Большинство бесед так и заканчивалось:

— Хоть в тюрьму, в Сибирь — только на Родину...

Ежедневно в Берлин прибывали новые и новые узники, освобожденные из тюрем и лагерей. Большинство из них, радуясь переменам и краху гитлеровского рейха, с горячим сердцем брались за устройство новой жизни, вливаясь в различные демократические общества и организации. Но были и такие, которые только и думали о возмездии, о немедленном отмщении за все перенесенные ими муки. Вся их энергия уходила на то, чтобы выискивать своих обидчиков и разоблачать доносчиков. Нередко дело доходило до самосудов и убийств. Мы считали, что нельзя дать волю самосудам. Даже самый заядлый преступник должен предстать перед судом, и суд должен определить меру возмездия, соответствующую закону.

— Какому закону?! — возмущались привлеченные к ответственности за самосуд. — Разве Гитлер его придерживался?

Были случаи, когда под видом антифашистов бывшие гестаповцы и эсэсовцы расправлялись с честными немцами, которые знали об их проделках при Гитлере.

В комендатуру в Нойкельне явились с повинной двое немецких граждан. Они заявили, что при задержании сгоряча ликвидировали тайного агента гестапо, который причинил им много бед. Заявители просили наказать их в соответствии с законом. В комендатуре поверили их рассказу и, строго предупредив о недопустимости самосудов, отпустили. Но вскоре к прокурору района подполковнику юстиции И. Е. Слуцкому явилась женщина и сообщила, что убитый был патриотом и демократом, содержался в лагере, а убийцы — гитлеровские молодчики из лагеря в Треблинке.

Проведенным следствием заявление немки подтвердилось. Бывшие охранники лагеря в Треблинке, участвовавшие в истреблении заключенных, случайно встретили в Берлине бывшего узника Курчевского, который их узнал. Видя в нем опасного свидетеля, они выследили, где живет Курчевский, и, когда тот остался в квартире один, зарубили его топором.

Подобных случаев было немало. Понимая, насколько пагубно могут сказаться малейшие ошибки прокуроров и комендатур по отношению к немецкому населению, мы приняли решение затребовать у прокуроров районов все подобные уголовные дела на немецких граждан, изучить их и доложить прокурору фронта и коменданту Берлина.