Николай Котляр - Именем закона

Мы подъехали к воротам. Навстречу вышло несколько небрежно одетых американских солдат. Сюда же, по-видимому увидев немецкий автомобиль (мы ехали в машине «оппель-адмирал»), бросились военнопленные. За проволокой показалась несущаяся к воротам автомашина. Из нее выскочил американский лейтенант. Посмотрев наши документы, лейтенант позвонил по телефону и долго и настойчиво кого-то убеждал. Из всех его слов мы поняли только много раз повторяющееся слово «рашен». Вскоре в проходную в сопровождении американского солдата зашёл одетый в немецкую военную форму заключенный и обратился к лейтенанту, что-то отрапортовал ему на английском языке, а затем повернулся к нам и по-русски доложил:

— Военнопленный оберштурмфюрер Дуфлинг — переводчик.

— Дуфлинг? — удивился я.

— Не удивляйтесь... Не тот Дуфлинг, который был начальником штаба обороны Берлина. Тот — фон Дуфлинг, а я просто Дуфлинг... В Пруссии Дуфлингов столько же, сколько в России Марковых и Орловых.

— А вы бывали в России?

— Во время войны не был... До войны несколько раз... Я имел отношение к ведомству Внешторга...

Мы попросили Дуфлинга передать лейтенанту, что желаем ознакомиться с жизнью лагеря. Дуфлинг перевел нашу просьбу. Лейтенант долго думал, снова куда-то позвонил и после телефонного разговора сообщил:

— Я этого сделать не могу...

— Но у нас документ, подписанный генерал-адъютантом Маршаллом и полковником Фишером, в нем предписывается всем оказывать нам содействие...

— Допуск в лагерь вы можете получить только во Франкфурте-на-Майне... Я рад видеть русских офицеров, но я имею приказ никого не допускать в лагерь без разрешения. Это категорическое указание...

Поняв, что в лагерь нас не пустят, Будахин попросил дать ему хотя бы коротенькое интервью. Лейтенант согласился. Вообще за время пребывания в американской и английской зонах оккупации Германии и общения с офицерами союзников я убедился, что они охотно дают интервью, фотографируются и весьма падки на всякие сенсации. Отвечая на вопросы Будахина, лейтенант рассказал, что в лагере содержится 11794 заключенных, все они из различных соединений войск СС. 647 заключенных уже преданы суду, в отношении остальных пока ведется разбирательство.

Я спросил лейтенанта:

— За год после окончания войны из 11794 эсэсовцев предано суду 647. Сколько же лет потребуется, чтобы осудить остальных?

— На этот вопрос я ответить не могу, это в не моей компетенции. Наше дело — охрана.

— А каков режим для заключенных, в частности, где они работают, все ли работают, каков рацион питания, получают ли передачи от родных?

— Работают только некоторые — негде применить их труд. Мы обращались к бургомистру Дармштадта, но он не может обеспечить доставку заключенных в город, а также транспортировку пищи — ведь мы их кормим три раза в день...

— Вы не могли бы сказать, сколько калорий получают в сутки заключенные?

Лейтенант позвонил по телефону, записал сообщенные ему данные на бумажке и подал ее нам. Мы прочли: «1600 и 2500».

— 1600 калорий получают все заключенные, а работающие в день работы — 2500, — пояснил лейтенант{28}.

— Продуктовые передачи разрешаются?

— Да, ограничений нет.

— Сколько же заключенных работает каждый день?

— Не более 150—200...

— Чем заняты остальные?

— Мы не даем им скучать. В лагере работают несколько театров, спортплощадки, читаются лекции. К нам приезжают ученые, артисты...

Было заметно, как, слушая лейтенанта, все больше и больше мрачнел В. Н. Будахин, темнели его глаза, гневно морщился лоб. Да и я чувствовал себя не в своей тарелке. До сознания доходил увлеченный голос лейтенанта и размеренный, бесстрастный голос переводчика: названия сыгранных спектаклей, прочитанных лекций, имена ученых, читавших лекции, — а в глазах, как живой, стоял допрашиваемый следователями Август Гена — второй начальник лагеря Заксенхаузен. Опустив голову, он глухо бубнил:

— После оккупации Австрии и Чехословакии в лагере содержались чехи и австрийцы, а после нападения на Польшу — поляки, преимущественно интеллигенция и ксендзы. В 1940 году начали поступать бельгийцы, норвежцы, голландцы, французы. С 1941 года — советские солдаты и офицеры. В лагере все было для уничтожения людей: стационарная и передвижная виселицы, «тир» для расстрелов, газовая камера, передвижной и стационарный крематории...

Припомнился и самоуверенный голос Пауля Заковского, главного палача Заксенхаузена. В сентябре 1941 года он участвовал в уничтожении более восемнадцати тысяч советских военнопленных.

— При выгрузке советских военнопленных из вагонов блокфюрер Финкер нещадно избивал их палкой, а идущие сзади автомашины давили упавших советских военнопленных колесами... Я лично являлся свидетелем того, как колесами автомобиля было задавлено 25—30 советских военнопленных...

Охрану лагеря Заксенхаузен несли эсэсовцы дивизии «Мертвая голова». Они осуществляли все акции и экзекуции.

Лейтенант, по-видимому заметив, что я рассеянно слушаю его, спросил:

— Господина оберста, вероятно, не интересует то, что я говорю?

— Простите, — извинился я, — просто вспомнилось кое-что... Скажите, есть в вашем лагере бывшие офицеры «Мертвой головы»?

— Есть, и порядочно...

— И какими же развлечениями вы отвлекаете их от скуки?

— У нас четыре театра, три спортплощадки, читальные площадки... — В это время в лагере раздались удары гонга. Лейтенант заторопился: — Я должен, к сожалению, покинуть вас — служба есть служба... У заключенных обед...

За проволокой началось всеобщее оживление. Несли термосы, баки, огромные жаровни, на тележках везли буханки хлеба и корзины с зеленью... Эсэсовцы усаживались на воздухе за обеденные столы...

Отъехав от лагеря, В. Н. Будахин долго молчал, а затем с горечью произнес:

— До чего ж точны русские пословицы!.. «Черная собака, белая собака — все един пес!»

В Дармштадте и в лагере мы задержались сверх запланированного времени и все же решили не отказываться от посещения Гейдельберга. При въезде в город нам встретился «виллис» с американским офицером. Он любезно показал нам дорогу и сопроводил к коменданту. Там дали нам переводчика, пригласили в штаб 7-й американской армии, накормили обедом, а для ознакомления с городом выделили офицера штаба и владеющего русским языком гида.

Гейдельберг — город студентов. Гид с большим юмором рассказывал о студенческих пирушках, в которых якобы принимал участие небезызвестный Скорцени. В одном из подвалов нам показали бочку и с гордостью заявили, что она самая большая в мире — вмещает двести тысяч литров вина. Тут же гид перечислил поэтов, писателей, ученых, философов, которые прикладывались к ней. Однако гордостью города был замок, построенный около тысячи лет назад, с отлично сохранившимися башнями и стенами, и университет, открывшийся еще в 1138 году. Гид снова перечислил поэтов, писателей, ученых с мировым именем, которые либо окончили этот университет, либо преподавали в нем. В марте 1941 года университет закрылся, студентов мобилизовали в армию. В декабре 1945 года он возобновил свою работу. Действовали пять факультетов. Я поинтересовался работой юридического факультета. Нас принял исполняющий обязанности декана и, невнятно назвав свою фамилию, спросил: