Николай Котляр - Именем закона

Схватка Максуэлла Файфа была красивой, эмоциональной, разящей подсудимого. И все же мне больше пришёлся по душе допрос Руденко. Основной линией защиты Риббентропа была попытка поставить себя вне политических планов гитлеровской агрессии, свалить все на Гитлера и его генералов. Риббентроп даже пытался доказать, что он был не только противником войны, но и активным сторонником мира... Отвечая Максуэллу Файфу, он даже заявил, что, мол, делал все до самого последнего дня, до Перл-Харбора, для того чтобы Америка не вступала в войну. То же он говорил о войне с Францией и даже с Советским Союзом.

Р. А. Руденко шаг за шагом разоблачал эту ложь, заставляя Риббентропа признаваться в обратном. Обвинитель настойчиво и умело восстанавливал обстановку и события, предшествующие войне, и каждый раз уточнял место и роль подсудимого. Там, где Риббентроп заявлял, что он «не помнит, не знает», Руденко зачитывал документы, показания свидетелей, и подсудимый в конце концов соглашался: «Да, это было так».

Особенно мне врезался в память эпизод, связанный с втягиванием в войну с Советским Союзом участницы оси Берлин — Рим — Токио Японии. Когда Руденко стал уточнять, как гитлеровцы толкали Японию на то, чтобы она скорее начала военные действия против Советского Союза, и какую позицию в этом вопросе занял Риббентроп, последний чуть ли не с возмущением заявил, что он стоял далеко в стороне от подобных дел. И тогда Руденко, обращаясь к подсудимому, сказал:

— Я просил бы вас ознакомиться с телеграммой от 10 июля 1941 года германскому послу в Токио. Мы предъявляем этот документ под номером СССР-446. Вы должны помнить эту телеграмму. Я оглашаю ее: «Я прошу вас всеми находящимися в нашем распоряжении средствами повлиять на Мацуоку, чтобы как можно быстрее Япония вступила в войну с Россией. Чем быстрее произойдет это, тем лучше. Конечной целью должно оставаться и в дальнейшем то, что Япония и мы перед наступлением зимы протянем друг другу руки на сибирской железной дороге. С крахом России позиции держав оси будут настолько гигантскими, что вопрос краха Англии или полного уничтожения английских островов будет являться только вопросом времени. Риббентроп».

Закончив читать, Руденко спросил:

— Это была ваша позиция как министра иностранных дел?

— Да, — ответил Риббентроп.

Все заметили, как опустились плечи Риббентропа и весь он как-то сник, посерел, потерял красноречие.

— Вы были министром иностранных дел фашистской Германии с 4 февраля 1938 года, ваш приход совпал с началом периода, когда Гитлер предпринял ряд внешнеполитических акций, приведших в конечном счете к мировой войне. Возникает вопрос, почему Гитлер назначил вас министром иностранных дел как раз перед началом осуществления широкой программы агрессии? Не находите ли вы, что он считал вас для этого самым подходящим человеком, с которым у него не может возникнуть разногласий?

Риббентроп ответил:

— ...Он знал, что я был его верным сотрудником, и он знал, что я придерживался того же мнения, как и он, что необходимо создать сильную Германию. Больше я ничего не могу сказать{29}.

Говорят, до этого допроса Риббентроп был уверен, что его не повесят...

4 апреля 1946 года начался допрос Вильгельма Кейтеля. Восемь лет тому назад взошла звезда его военной славы: в 1938 году он был назначен начальником штаба верховного командования вооруженных сил гитлеровской Германии и с тех пор стал одной из главных военно-административных фигур рейха, приближенным к фюреру лицом...

Сегодня иная слава шла за ним — военного преступника, убийцы, гитлеровского лакея, одного из главных обвиняемых на Нюрнбергском процессе...

Три дня Кейтеля допрашивал Р. А. Руденко. Мне довелось слушать и наблюдать этот допрос только первые два дня — в пятницу и субботу. В воскресенье утром мы выехали в Мюнхен. Не злодеяния Кейтеля, которые убедительно доказывал суду Руденко, и не вероломство фашистской армии поразили меня — об этом я был не только наслышан, но и видел их в размерах, непостижимых для человеческого разума. Меня поразила холодная тупость Кейтеля. Он не отрицал, что злодеяние есть злодеяние, а черное — черное, но не считал себя виновным в этом, потому что «так велел фюрер». Когда обвинитель припирал Кейтеля к стенке и уже нельзя было отрицать факт совершенного злодеяния, он замолкал или, уныло опустив голову, бубнил:

— Я не сделал ничего помимо письменного оформления распоряжения Гитлера.

Как хотелось Кейтелю, став перед судом народов, уйти в тень, стать только писарем, только исполнителем чужой злой воли.

Как юрист, я внимательно следил за допросом Кейтеля. Когда Руденко спросил подсудимого, когда тот получил военное образование, я подумал, не слишком ли издалека начинает обвинитель? Но шло время, ставились новые и новые вопросы, и передо мной все ярче и ярче вырисовывались те события, которые старался воскресить в памяти человечества Руденко, и все зловещей представлялась фигура подсудимого. Кейтеля, казалось, не очень волновало то, что его вместе с другими обвиняли с захвате Австрии, Чехословакии, в оккупации Голландии, Бельгии, Норвегии, в грабительских войнах против Польши, Франции, в коварном нападении на Советский Союз. По виду ему вроде бы нравилась его роль в столь «блистательных походах»... Но Кейтель всячески старался увернуться от обвинения в непосредственном участии в убийствах, грабежах и других злодеяниях на занятых немецкими войсками территориях, и особенно Советского Союза. Он делал все, чтобы скрыть свое участие, а если это не удавалось, ссылался на отсутствие умысла: мол, если это и было, то помимо моего желания, как результат бессознательного, бездумного повиновения Гитлеру — я же только солдат...

Опираясь на то, что он «только солдат», Кейтель всячески скрывал личное участие в уничтожении советских военнопленных и гражданских лиц. И тогда Р. А. Руденко предъявлял суду резолюцию, написанную рукой Кейтеля: «Я одобряю эти мероприятия и покрываю их».

На вопрос обвинителя, писал ли это подсудимый, Кейтель ответил:

— Да, это я написал в качестве решения после доклада фюреру... Я это написал...

Руденко:

— Там не написано, что это фюрер так сказал, там написано: «Я... покрываю... Кейтель».

...Прошла неделя моего пребывания в Нюрнберге. Я по-прежнему сидел в суде и восторгался четкостью его работы, глубоким знанием юристами деталей дела. На скамье подсудимых сидели не просто хитрые, лживые и коварные преступники, каждый из них был специалистом в своей области. Их опекали опытнейшие мастера своего дела — адвокаты, среди которых не было ни одного, который бы не имел звания доктора. И все же никому из них не удавалось обвести суд. Какой бы сложности ни возникал вопрос, обвинители и судьи ориентировались в нем с полным пониманием и знанием. Вот так бы всем юристам, на всех процессах!