Нина Бойко - Тоска небывалой весны [М. Ю. Лермонтов]

Теперь вместе с Мишей не только воспитывались, но и учились Миша Пожогин-Отрашкевич, Коля Давыдов и еще несколько мальчиков. Как вспоминал Пожогин-Отрашкевич: «Лермонтов учился прилежно, имел особенную способность и охоту к рисованию, но не любил сидеть за уроками музыки. В нем обнаруживался нрав добрый, чувствительный, с товарищами детства был обязателен и услужлив, но вместе с этими качествами в нем особенно выказывалась настойчивость».

Немецкому языку обучала детей Христина Ремер –– бонна, приставленная к Мише несколько лет назад, женщина строгих правил и очень религиозная. Она внушала своему питомцу любовь к ближним без различия сословий. Бабушка тоже не отстраняла внука от крестьян; шестилетний Миша был крестным одного из детей Дмитрия Летаренкова. Для крестьянской семьи это было особой честью, родители возмечтали, что, будучи взрослым, Лермонтов вспомнит о них. Действительно, в 1836 году М. Ю. Лермонтов дал вольную двум членам семьи Летаренковых.

В свободные от уроков часы дети играли в саду, где у них было «военное укрепление», кроме того, занимались верховой ездой и гимнастикой. У Миши развивались мускулы, шире становились плечи. Шум, возня и крики не только не тревожили Арсеньеву, наоборот, она была довольна. «Добрая бабушка» –– говорили о ней. Это не значило, что ее дом был приютом. Детей навещали родители, жили подолгу; или, когда заскучают, детей отвозили к родителям в сопровождении дядек и гувернеров.

«...Среди двора красовались качели; по воскресеньям дворня толпилась вокруг них, и порой две горничные садились на полусгнившую доску, висящую меж двух сомнительных веревок, и двое из самых любезных лакеев, взявшись каждый за конец толстого каната, взбрасывали скромную чету под облака; мальчишки били в ладони, когда пугливые девы начинали визжать» ( М. Ю. Лермонтов ) .

Часто Арсеньева с внуком ездила в Пензу, Васильевское, бывали в Москве, где Миша смотрел театральные представления. Заезжали и в Кропотово, чтобы Мишенька повидался с отцом. Наверное, сестры отца кое-что рассказали ему о их предке Джордже Лермонте, выходце из суровой Шотландии, потому что восьмилетний мальчик увидел сон, сильно подействовавший на его душу: он ехал куда-то в грозу, а над ним проносилось облако, похожее на оторванный клочок черного плаща. Проснувшись, Миша всем говорил: «Это так живо передо мною, как будто вижу!» Сам же Юрий Петрович весьма хладнокровно относился к своей родословной.

Десятилетнего Мишу бабушка вновь повезла на Кавказ, взяв с собой и Мишу Пожогина-Отрашкевича. Ехали длинным обозом, поскольку в Пензе присоединилось несколько родственников. Огромное впечатление произвела на Лермонтова эта поездка! Ночевки на свежем воздухе, на постоялых дворах, чередование городов, через которые проезжали, дивная природа Кавказа, рассказы о нравах и обычаях горцев, о кровной мести, о кровопролитных сражениях и схватках, о засадах, подстерегавших казаков на каждом шагу, о жителях аулов, лежащих за Тереком... Эти впечатления легли в основу всех юношеских кавказских поэм и стихотворений Лермонтова. К тому же он здесь влюбился. «…Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея десять лет от роду? Мы были большим семейством на водах Кавказских: бабушка, тетушки, кузины. К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет девяти. Я ее видел там. Я не помню, хороша собою была она или нет. Но ее образ и теперь еще хранится в голове моей; он мне любезен, сам не знаю почему. Один раз, я помню, я вбежал в комнату; она была тут и играла с кузиною в куклы: мое сердце затрепетало, ноги подкосились. Я тогда ни об чем еще не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя ребяческая: это была истинная любовь; с тех пор я еще не любил так. Надо мною смеялись и дразнили, ибо примечали волнение в лице. Я плакал потихоньку без причины, желал ее видеть; а когда она приходила, я не хотел или стыдился войти в комнату. Я не хотел говорить о ней и убегал, слыша ее названье (теперь я забыл его), как бы страшась, чтоб биение сердца и дрожащий голос не объяснил другим тайну, непонятную для меня самого. Я не знаю, кто была она, откуда, и поныне мне неловко как-то спросить об этом: может быть, спросят и меня, как я помню, когда они позабыли; или тогда эти люди, внимая мой рассказ, подумают, что я брежу; не поверят ее существованью — это было бы мне больно!.. Белокурые волосы, голубые глаза быстрые, непринужденность — нет, с тех пор я ничего подобного не видал или это мне кажется, потому что я никогда так не любил, как в тот раз».

Это воспоминание нахлынуло на Лермонтова 5 лет спустя, и он записал его.

Жили в Пятигорске с его километровой высоты Машуком и Эльбрусом, хорошо видным при утреннем свете. Горько было Мише, что ни отца, ни матери рядом, не с кем ему поделиться своими восторгами, некому душу излить. Он кое-что записывал в материнский альбом, с которым не расставался, делал рисунки в нем.

В Пятигорске жила дочь Хастатовой, Мария, начитанная, образованная, она познакомила Мишу с творчеством Пушкина. Особенно впечатлила его поэма «Кавказский пленник». Все, описанное Пушкиным, он видел перед глазами: природу, горцев, горские аулы... Заметив, как Миша привязан к Марии, бабушка предложила ей переехать ближе к Тарханам.

Мария была замужем за Павлом Петровичем Шан-Гирееем, штабс-капитаном в отставке, имела двоих детей. Обсудив предложение Арсеньевой и хорошо все обдумав, супруги Шан-Гирей согласились. Но не было денег на покупку имения, и Арсеньева пообещала помочь –– одолжить несколько тысяч.

Вернувшись в Тарханы, она принялась подыскивать что-нибудь подходящее для Шан-Гиреев, а вскоре супруги приехали, и жили пока в ее доме. В октябре приехал с сестрой Юрий Петрович, чтобы везти Мишу Пожогина-Отрашкевича в московский кадетский корпус. В Тарханах они прожили несколько дней, что очень сблизило повзрослевшего сына с отцом. По отъезде, о нем и кузене Миша еще тосковал очень долго.

В середине декабря случилось событие, потрясшее всю страну: на Сенатскую площадь в Петербурге вышли полки под предводительством офицеров из знатных российских семей. Среди требований восставших были конституция и отмена крепостного права. Двенадцать лет как изгнали Наполеона с русской земли, и самое непосредственное участие в том принимали крестьяне. Но минули годы, а русский крестьянин все еще оставался вещью. «Купи нас, родимый!» –– в точности воспроизведет крестьянскую сцену Михаил Лермонтов в драме «Странный человек». Горько он скажет словами одного из героев драмы: «Можно ли сравнить свободного с рабом?»

Казалось, момент для восстания был удачен: император Александр I скоропостижно скончался, на престол должен взойти его брат Константин. (Население страны не знало о морганатическом браке Константина с польской графиней и отречения его от престола в 1823 году). Восставшие скандировали: «Да здравствует император Константин! Да здравствует его жена Конституция!»