Нина Бойко - Тоска небывалой весны [М. Ю. Лермонтов]

«При выносе же тела, когда увидел наш батюшка музыку и солдат, как и следует на похоронах офицера, он опять испугался.

–– Уберите трубачей, –– говорит, –– нельзя, чтобы самоубийцу так хоронили» ( Н. П. Раевский ).

За час до выноса тела писарь при пятигорском комендантском управлении К. И. Карпов был вызван к коменданту Ильяшенкову. Перед этим Мартынов передал коменданту наскоро начерканную записку: «Для облегчения моей преступной скорбящей души, позвольте мне проститься с телом моего лучшего друга и товарища». Комендант несколько раз перечитал записку, но вместо ответа поставил сбоку на поле вопросительный знак. Приказал Карпову отправиться к Начальнику штаба Кавказской линии и доложить ему просьбу Мартынова, передав и само письмо. Полковник Траскин прочитал, и ни слова не говоря, надписал ниже подписи коменданта: «!!! нельзя. Траскин». Он, очевидно, боялся, что Мартынова изувечат.

Из дома люди шли за гробом так тихо, что слышен был шорох сухой травы под ногами. Потом стали коротко переговариваться; затем, не опасаясь больше паникера отца Павла, полковой оркестр заиграл траурный марш. Погода стояла солнечная, теплая. Непосредственно за гробом шли начальник Штаба войск Кавказской линии и Черномории Александр Степанович Траскин, комендант Пятигорской крепости Василий Иванович Ильяшенков, князь Владимир Голицын, камер-юнкер Отрешков и свыше пятидесяти штаб- и обер-офицеров все в белых шарфах.

«Убитого на дуэли, по правилам нашим, священник не хотел отпевать, но деньги сделали свое дело, и в сопровождении целого Пятигорска, священника и музыки мы отнесли Михаила Юрьевича на руках в последнее его жилище. По странному стечению обстоятельств, на похоронах поэта случились представители всех тех полков, в которых служил покойный, так как там были С. Д. Безобразов –– командир Нижегородского драгунского полка, А. Ф. Тиран — лейб-гусарского, я — Гродненского гусарского, и дядя мой Н. И. Лорер — Тенгинского пехотного полка. Дамы забросали могилу цветами, и многие из них плакали, а я и теперь еще помню выражение лица и светлую слезу Иды Мусиной-Пушкиной, когда она маленькой своей ручонкой кидала последнюю горсточку земли на прах любимого ею человека.

Сам не понимаю, как не попал я в эту историю, быв так близок со всеми этими лицами и вращаясь постоянно в их кругу, и объясняю это разве только тем, что не был знаком с домом Верзилиных и ничего не знал о ссоре Мартынова с Лермонтовым» ( А. И. Арнольди ).

«Вы думаете, все плакали по Лермонтову? Все радовались» ( Священник Василий Эрастов ).

«Теперь слышишь, все Лермонтова жалеют, все его любят... Хотел бы я, чтоб он вошел сюда хоть сейчас: всех бы оскорбил, кого-нибудь осмеял бы...» ( А. Ф. Тиран ).

«Когда могилу засыпали, так тут же ее чуть не разобрали: все бросились на память об Лермонтове камешков мелких с его могилы набирать. Потом долгое еще время всем пятигорским золотых дел мастерам только и работы было, что вделывать в браслеты, серьги и брошки эти камешки. А кольца в моду вошли тогда масонские, такие, что с одной стороны гордиев узел, как тогда называли, а с другой камень с могилы Лермонтова. Тогда же Столыпин отдал батюшке и деньги, и икону; а мы тогда же черновую рукопись «Героя нашего времени», оказавшуюся в столе в рабочей комнате /Лермонтова/, на память по листкам разобрали» ( Н. П. Раевский ).

На могилу был положен небольшой камень, как временный памятник, на котором значилось : « Поручик Тенгинского пехотного полка Михаил Юрьевич Лермонтов».

В тот день утром Александр Семенович Траскин доносил в Ставрополь Павлу Христиановичу Граббе: «Из прилагаемого при сем рапорта коменданта Пятигорска вы узнаете о несчастной и неприятной истории, происшедшей позавчера. Лермонтов убит на дуэли с Мартыновым, бывшим казаком Гребенского войска. Секундантами были Глебов из кавалергардов и князь Васильчиков –– один из новых законодателей Грузии. Причину их ссоры узнали только после дуэли; за несколько часов их видели вместе, и никто не подозревал, что они собираются драться. Пятигорск наполовину заполнен офицерами, покинувшими свои части без всякого законного и письменного разрешения, приезжающими не для того, чтобы лечиться, а чтобы развлекаться и ничего не делать; среди других сюда прибыл Дорохов, который, конечно уж не болен. Сами командиры полков позволяют являться сюда, кому заблагорассудится, и даже юнкерам. Было бы необходимо запретить это. Старик Ильяшенков, доблестный и достойный человек, не наделен способностью сдерживать столь беспокойных молодых людей, и они ходят на головах. Я положил конец этому и выслал кое-кого из тех, кто проживал без законного разрешения, и среди прочих князя Трубецкого, но не могу привести все в порядок, так как здесь множество таких, которые не подчинены мне и даже не состоят на военной службе».

Александр Арнольди зарисовал дом в Кисловодске, где происходило действие повести «Княжна Мэри», веранду дома в Пятигорске, где они с Лермонтовым часто сидели вместе, и временную могилу Михаила Юрьевича. У Арнольди хранилась картина маслом, написанная Лермонтовым –– кавказский вид снеговых гор при закате солнца, а также черкесский пояс с серебряной «жерничкой» покойного, который он получил на память о поэте. Все эти вещи он передал через несколько лет генерал-майору Бильдерлингу в Лермонтовский музей, устроенный в школе юнкеров.

В юности Михаил Юрьевич мечтал о такой же судьбе, как у Байрона. И это сбылось. Его поэтический гений встал вровень с гением Байрона, заслужив мировую славу. Так же, как Байрон, он умер не в бою, хоть оба были уверены, что погибнут в сражении.

Как истинный друг человечества, уважавший и понимавший все народы и все религии, Михаил Юрьевич, пусть и невольно, но был отпет тремя священниками: католическим, лютеранским и православным. Это ли не протянутая к нему рука Бога! И первый, кто откликнулся стихами на его смерть, был осетинский поэт Коста Хетагуров.

Письмо П. Т. Полеводина к неустановленному лицу:

«Теперь 6-й день после печального события, но ропот не умолкает, явно требуют предать виновного всей строгости закона, как подлого убийцу. Пушкин Лев Сергеевич, родной брат нашего бессмертного поэта, весьма убит смертию Лермонтова, он был лучший его приятель. Лермонтов обедал в этот день с ним и прочею молодежью в Шотландке (в 6-ти верстах от Пятигорска) и не сказал ни слова о дуэли, которая должна была состояться чрез час. Пушкин уверяет, что эта дуэль сделана против всех правил и чести . Лермонтов похоронен на кладбище в нескольких саженях от места поединка. Странная игра природы: за полчаса до дуэли из тихой и прекрасной погоды вдруг сделалась величайшая буря, весь город и окрестности были покрыты пылью, так что ничего нельзя было видеть. Буря утихла, и чрез пять минут пошел проливной дождь. Секунданты говорят, что как скоро утихла буря, то тут же началась дуэль, — и лишь только Лермонтов испустил последний вздох, — пошел проливной дождь. Сама природа плакала об этом человеке».