Алексей Эйснер - Двенадцатая интернациональная

— Может, воздержимся? Стоит ли в самом начале толкать их под руку? Звоня сейчас, мы лишь обнаруживаем собственное беспокойство и неуверенность. Или ты хочешь навязать Людвигу Ренну мелочную опеку, поучать его? Так он еще нас с тобой научит. Пусть себе действует самостоятельно. Понадобится, сам к нам обратится.

Фриц, сверявший свою карту с беловской, встал, перекинул планшет через плечо, провел, выравнивая его, вдоль ремешка большим пальцем, оттянул кобуру назад.

— Думаю, если не возражаешь, сходить туда, посмотреть на все невооруженным глазом.

— Ой, как возражаю. Но возражай я не возражай, ты же все равно пойдешь, — отозвался Лукач. — Об одном, родной, прошу, будь поосторожнее.

Не прошло после ухода Фрица и двадцати минут, как Мориц высунулся из норы и торжественно, как мажордом на великосветском рауте о титулованных посетителях, провозгласил, что у телефона Людвиг Ренн собственной персоной. С ним говорил Лукач, точнее, не говорил, а сдержанно, поддакивая, выслушал. Положив трубку, он рассказал Белову, что наступление началось с неудачи: танки еще не вышли на исходный рубеж, когда шедший вторым сорвал гусеницу и загородил путь последнему. Первый танк тем не менее продолжал в единственном числе двигаться вперед, поднялась в атаку и немецкая ударная рота. Но едва он выбрался из деревьев, как спрятанное в доме напротив скорострельное орудие открыло по нему огонь и сразу же подбило. Танк загорелся, к счастью, экипаж успел выскочить. Ударная рота, само собой, залегла. Итальянцы, по сведениям Ренна, тоже не продвинулись. Он послал связного к командиру батальона Гарибальди, прося его подойти, чтобы на местности договориться, как общими усилиями взять находящийся на высоте, в стыке меж ними зеленый дом, в котором засело два «гочкиса» и противотанковое орудие. Ренн надеется подготовить повторение операции к шестнадцати часам и просит ее санкционировать, считает, что, во всех подробностях согласованная с гарибальдийцами, она будет успешнее утренней…

— Вот теперь свяжись, пожалуйста, с итальянцами. Надо же знать, что у них и какое настроение. Без этого я не могу благословить Людвига Ренна на выполнение задуманного при их участии мероприятия.

Белов хотел распорядиться, но Мориц без предупреждения подсоединил ближайший ко мне закрытый ящик, загудевший до того громко и злобно, что я чуть не сбил его на пол, поспешно поднимая крышку. Говорили по-французски и как раз из батальона Гарибальди. Не растерявшись, я сунул трубку Белову.

— Это Леоне, — бросив мне укоризненный взгляд, пояснил он Лукачу, — что командовал центурией Гастоне Соцци.

— Разве и у них была до интербригад своя центурия? — не сдержал я удивления.

— Была, была. И очень боевая. И у французов была, и у поляков, — подтвердил Лукач. — Немало иностранных добровольцев сражалось и под Ируном… Ну, что там? — торопил он Белова.

Но тот продолжал прижимать трубку то к правому, то к левому уху, меняя руку, когда пальцам делалось невмоготу от идиотски тугой пружины. Лишь после того, как обстоятельный рапорт по телефону был выслушан до конца, Белов изложил его содержание Лукачу. Поначалу у итальянцев все шло очень хорошо. Они быстро продвинулись туда, откуда отступили в первый день, но дальнейшее продвижение стало невозможным, так как, батальон Тельмана не наступал и левый фланг их обнажился, что тотчас же использовали фашисты, ударившие по ним из пулеметов сбоку. Попытка подавить эти пулеметы приданными гарибальдийцам пушками оказалась несостоятельной: прежде чем их выволокли на позицию для стрельбы прямой наводкой, две были накрыты вражеским артиллерийским огнем, а третью хотя и удалось выкатить поближе к цели, однако очередь из «гочкиса» тут же скосила четырех из пяти человек испанской прислуги, и оставшийся в живых невероятным усилием оттянул свою престарелую катапульту в безопасное место. Безрезультатно пролежав под пулями свыше часа, гарибальдийцы были вынуждены отойти в первоначальное положение. По мнению Леоне, без поддержки республиканской артиллерии отвоевывание каждого здания обойдется дорого. И все же стоящий на холме зеленый дом так досадил всем, что они, в штабе Гарибальди, согласны с предложением немецких товарищей и хотят сегодня же взять его.

— Наступление всего двумя, да еще потерявшими до четверти состава батальонами на эти высотки, где дома служат укреплениями, — покушение с негодными средствами, — резюмировал Лукач, — что я и доказывал Клеберу. Но если после всех неудач и потерь народ сам рвется в бой, я не считаю себя вправе препятствовать…

В четыре с чем-то за рощей снова загремел бой. К вечеру стало несомненным, что и он завершился если и не полной неудачей, то — лишь частичным успехом. Гарибальдийцам, правда, удалось вскарабкаться по обрыву до самых стен пресловутого зеленого дома, но, когда они попробовали проникнуть внутрь, подтвердилось то, что мы усвоили еще под Серро-де-лос-Анхелесом: тесак не осадное оружие и протаранить им здесь кирпичную кладку было ничуть не легче, чем там — каменную. В результате гарибальдийцы отхлынули ни с чем, унося убитых и раненых, среди которых находился и командовавший неудачным штурмом Леоне. Зато тельмановцы, пусть и не дошедшие до ненавистной «каса роха», а следовательно, практически не поддержавшие соседей, все же продвинулись в заданном направлении и захватили несколько построек, а между ними конюшню, относившуюся к Кампо-дель-Поло, и неизвестно к чему относившийся свинарник с ослабевшими от голода и жажды свиньями (марокканцы, испытывавшие к ним завещанное Магометом отвращение, не только не защищали нечистых животных, но и близко не подходили к зловонному помещению). Достижения батальона омрачало тяжелое ранение — в грудь навылет, — полученное молоденьким офицером ударной роты. Лукач, узнав о нем, был сильно огорчен.

— Алекс Маас ранен? Такая жалость! Мальчик же еще совсем, да к тому же начинающий писатель. Туберкулез ему, бедняге, теперь обеспечен.

Мне было абсолютно невдомек, почему, собственно, наш комбриг, профессиональный военный, считает, что начинающего писателя следует жалеть больше, чем законченного шахтера, допустим, или потомственного металлиста, но я благоразумно промолчал.

— Не хочешь остаться, без комиссара, забирай из батальона и держи при себе. А то я наблюдал, как он, вместо того чтоб политработу обеспечивать, побежал, подобрав чье-то ружье, выбивать неприятеля из Паласете, — предупреждал Лукача Фриц по возвращении с передовой. — Подводя же итог остальным моим наблюдениям, я сделал бы следующий вывод — так и товарищам в Мадриде доложу: неподготовленные и недостаточно обеспеченные техникой мелкие операции, вроде сегодняшней, являются напрасной тратой сил, тем более что, потерпев неудачу на данном участке, фашисты, по моему твердому убеждению, здесь больше не сунутся. Уверен, что их командование уже подыскивает новое слабое звено в нашей обороне, и скорее всего где-то поблизости, чтобы избегнуть переброски войск на дальнее расстояние, а тем самым и время сэкономить и не дать нам ее засечь. Задача поэтому не на рожон лезть и попусту расходовать свои скромные ресурсы, а готовиться к отражению нового наступления и для того обязательно держать в резерве одну из двух интербригад. А тут все что требуется — это закрепиться, то есть и днем и ночью, не щадя сил, окапываться, окапываться и окапываться.