Алексей Эйснер - Двенадцатая интернациональная

Я пошел обратно. В столовой, водя карандашом по испещренной разноцветными отметками и стрелами карте танкиста, Лукач убедительно просил его о чем-то, но тот не соглашался.

— Очень бы оно, голубчик, полезно было. И не нам одним, но и вам. Неужели тебе непонятно? Это ж очень необходимая военная хитрость, и тебе ровно ничего не стоит. Знаю, что ты спешишь помочь своим в ремонте, но вся же затея полчаса не отнимет.

Погодин вяло отнекивался: он не имеет указаний, самоуправство с его стороны получится.

— Лейтенант Погодин! — раздалось сзади.

Я оглянулся на крик и с удивлением обнаружил, что он исходит от вышедшего из своей комнатки и куда-то опять собравшегося Фрица. Вероятно, ему был слышен весь предыдущий разговор, и он счел необходимым вмешаться.

— Лейтенант Погодин! — повторил Фриц, хотя и не так громко, как в первый раз, но ничуть не менее резко. — Уж не воображаете ли вы, что трусость украшает командира Рабоче-Крестьянской Красной Армии?

Погодин одновременно со мной обернулся на выкрикнутые свои звание и фамилию, а увидав Фрица, вскочил и вытянулся. Лицо его, пока Фриц говорил, покрылось пятнами, на щеках проступили желваки, но он ничего не ответил на оскорбительный вопрос. Прижав кулак к шлему, Погодин повернулся кругом, опустил руку и, печатая шаг, вышел. Лукач с состраданием смотрел вслед.

— Не слишком ли ты строг, родной? — мягко упрекнул он Фрица.

Натягивая перчатки, Фриц непреклонно молчал.

В столовую вошел Прадос и, почище Морица щелкнув каблуками, подал Лукачу надписанный, но не заклеенный конверт.

— Чуть совсем не позабыл, — вынув из него бумагу с напечатанным на машинке испанским текстом и подписывая ее, признался Лукач, по-немецки поблагодарил Прадоса и перевел взгляд на меня. — Сумели бы вы, Алеша, найти место, куда мы вчера ходили? Ну, где раненого еще встретили, а потом товарища Петрова?

— Сумею, товарищ комбриг.

— Тогда придется вам, дружок, поспать немного позднее, а сейчас сходите туда, возьмите только вдоль кустарника примерно на километр вправо, до леса. Там найдете новый командный пункт испанского батальона. Отдайте это командиру или политкомиссару — кто первым попадется. А то все разговариваем да разговариваем, пора, наконец, разговоры эти на бумагу переводить и приобщить наших львов к необходимому канцелярскому минимуму и вытекающей из него ответственности. Кстати, не забудьте, когда вручите, чтоб, кто примет, проставил на конверте дату и час получения и обязательно расписался.

— Куда ты? — окликнул меня Погодин, появляясь из-за до сих пор не сдвинувшегося с середины шоссе танка и вытирая ветошью испачканные руки.

Я объяснил.

— Садись, подвезу. Нам вроде туда же.

Он взобрался в башню и протянул мне руку. В мгновение ока я был с ним.

— Становись вот сюда, да держись, смотри. Это тебе не «эмка».

Мои ботинки едва уместились на плоском подобии велосипедного седла, увенчивающего высоченные подпорки. Ненадежная эта штука походила отчасти на штатив старинного фотоаппарата, отчасти на жреческий треножник.

Танк страшно взвыл и рванул с шоссе. Я вцепился в броню, но оказалось, что тренога подо мной достаточно устойчива, а многотонная бесколесная машина против ожидания легка на ходу и бежит без особых толчков, лишь равномерно качаясь, как челнок на волнах.

Вдавливая в землю кусты, мы понеслись вверх, влетели в мелколесье, и тогда я увидел, что и небольшие деревья без сопротивления, будто камышинки, ложатся под грудь танка. Сокрушающее могущество его плавного бега вызывало ощущение некоторого неправдоподобия, словно я находился не в его башне, а сидел в кино и не наяву, а на экране наблюдал, как он подминает под себя высокие стройные деревца.

Не замечая обуревавшего меня гордого восторга, Погодин в скупых словах изложил, чего добивался от него Лукач. Комбригу хотелось, чтобы погодинский танк показался противнику на различных участках занимаемого двумя батальонами фронта бригады, чтобы создать видимость, будто здесь находится танковая рота, и отбить у врага охоту что-либо предпринять на этом направлении в ближайшие сутки, а также заставить его оттянуть сюда имеющиеся поблизости противотанковые средства.

— На опушке придется колпак нахлобучить, там мы на виду, — предупредил Погодин, когда танк вломился в настоящий лес и, лавируя, меж многолетними деревьями, но по-прежнему безжалостно валя молодняк, двинулся туда, где виднелся просвет.

При закрытом люке не только стало темно, но сразу же сделалось жарко, а сверх того к запаху нагретого машинного масла начал примешиваться чрезвычайно едкий дымок. Ухватившись за какие-то поручни, я вспомнил, что еще не поздоровался с Протодьяконовым, и нагнулся к трюму машины, как вдруг снаружи послышался частый стук, будто град ударил.

— Это нам как горох в стену, ихняя шрапнель! — прокричал Погодин, прильнув к светлеющей полоске толстого, как броня, желтоватого стекла. — Абы чем другим не попотчевали! Давай, Вадим, отверни, где потише, вон и человека пора высадить.

Когда я возвратился в штаб, здесь все уже знали, что мне удалось покататься в танке, и Лукач, приняв у меня конверт со школярским росчерком командира Леонес рохос, принялся расспрашивать, куда Погодин направился дальше.

— Так я и думал, что в конце концов он со мной согласится, — выслушав, произнес командир бригады. — А что ему этого до смерти не хотелось, понять можно. Пока танков так мало, они нарасхват, и танкистам достанется еще больше, чем всем остальным. К ним следует относиться поснисходительнее.

И он рассказал, что первые пятнадцать советских танков прибыли под Мадрид еще в конце октября, а остальные тридцать или тридцать пять — в первых числах ноября. Скоро два месяца, как они не выходят из боев, не зная отдыха ни днем ни ночью: днем — война, а ночью — ремонт. Бывает некогда не то что поспать, но и поесть. Потери же у них пропорционально не меньше, чем в пехоте. Броня броней, но при прямом попадании любой снаряд прошивает ее, как картон, если ж учесть, сколько в танке горючего и взрывчатки, то можно представить, до чего легко он превращается в крематорий.

— Но не в одном этом суть, — продолжал Лукач. — Ведь танкисты обыкновенные советские парни, если понадобится, готовые без громких фраз пожертвовать собой. Однако на войне надо уметь не только умирать, но и убивать, а ведь это совсем не то, что стрельба по мишеням. Мне один человек говорил, что когда танковая рота, получавшая боевое крещение под Сесеньей, вырвалась из нее, потеряв три машины с экипажами, но уничтожив огнем и раздавив гусеницами в узких каменных улочках фашистскую батарею с прислугой и до взвода марокканской конницы, то у ребят спервоначалу был такой вид, будто ничего особенного не произошло. Но как они были потрясены, сойдя и обнаружив на броне запекшуюся кровь, а между траками лохмотья лошадиного и человеческого мяса. И только бы потрясены, а то одного стошнило…