Алексей Эйснер - Двенадцатая интернациональная

— Здоров, Лукач, — бросил Купер, не уделяя внимания остальным присутствующим. — Есть у тебя где побалакать?

Лукач пригласил его к себе в комнату, а переводчик, как с добрым приятелем, развязно хлопнув его по плечу, заговорил с Прадосом. Нельзя было, однако, не заметить, что рыцарски вежливый наш доцент с этим гостем держался довольно сухо.

Купер провел с Лукачем не больше десяти минут. Кивнув на прощание всем толпившимся в столовой, он тяжело, но быстро ступая проследовал к выходу. Лукач провожал его до машины. Замешкавшийся переводчик опрометью кинулся вдогонку, напоминая разбегающегося при взлете журавля.

— Не люблю я этого типа, — признался мне Прадос, знавший, как выяснилось, всех и каждого. — Он из Аргентины. Лина тоже аргентинка, а какая разница. Хотя лучше не будем брать в пример Лину: она аргентинка из Москвы. Но в Испанию, несмотря на расстояние и всяческие барьеры, прибывают добровольцы из самой Аргентины и, должно быть, из всех без исключения государств Латинской Америки. Этот же приехал иначе. Он, на его счастье, знает русский — семья еще до революции, когда он был ребенком, эмигрировала из Южной России — и смог через наше консульство в Буэнос-Айресе завербоваться за деньги переводчиком. Решил на нашей беде капитал приобрести. С известным риском, конечно, но не рискуя и в покер не выиграешь. Только, веришь ли, чуть близко выстрел — бледнеет. Еще бы: нас с тобой убьют, и все, а тут еще и заработанные доллары пропадут.

И без прадосовской характеристики переводчик Купера не внушил мне симпатии. Слишком уж откровенно переключился он с приторной любезности в общении с Лукачем на снисходительное панибратство в отношении всех прочих, будто находящийся в услужении у знатного барина лакей, который свысока обращается к слугам господ рангом пониже.

— И тебя, дорогой, и тебя, вас двоих я буду просить, — взял Лукач под руки Белова и Петрова, — сейчас же, не откладывая, как говорится, в долгий ящик, проехать по Коруньскому шоссе к Эль-Плантио и дальше, до переезда через железную дорогу. В двух шагах от него начинается туннель, где прячется от авиации этот самый бронированный змей-горыныч, а над входом в туннель стоит пустая будка путевого обходчика. Товарищ Купер отправился к Клеберу, а от него, не позже чем через час, туда прибудет. Вы его там дождитесь и совместно подыщите по карте точку, откуда бронепоезду можно бы завтра с толком пострелять. Купер, имейте в виду, некоторый опыт по части бронепоездов имеет. Я же, пока суд да дело, прямиком с Алешей пройду. До смерти хочется мне на злосчастную эту Боадилью в бинокль посмотреть.

Мы бродили по лесу около часа. Сначала Лукач зашел на командный пункт Паччарди, обозленного неудачей, в которой винил танки. От Паччарди — на перевязочный, откуда раненых уже успели эвакуировать. Потыкав острием палки в разбросанные по утоптанной ложбине бинты с черными пятнами засохшей крови, Лукач отметил, что «доктор Хейльбрунн ворон не считает», и мы двинулись в направлении неприятеля. Лавируя между спящими вповалку бойцами, мы подошли к опушке, но едва начали продираться сквозь колючие кусты, как впереди захлопали выстрелы и вокруг засвистели пули.

— Ишь, до чего бдительны, — рассердился Лукач. — Какой уж тут, к чертям собачьим, фактор внезапности. И послушайте: раз так, обоим нам валять дурака совершенно незачем. Отойдите-ка и подождите за первыми деревьями.

Стараясь, чтоб кусты не шелохнулись, он медленно продвинулся сквозь крайние, росшие над канавой, спрыгнул в нее и, прикрыв оправу бинокля пальцами, долго водил им по горизонту.

Безотчетно удостоверившись, что индивидуальный пакет при мне, я продвигался едва ли не осторожнее самого командира бригады, пока не остановился над ним за последним покрытым колючками кустом. Ров, окаймлявший лесок, служил естественным укрытием для передового поста гарибальдийцев. Засунув озябшие руки в рукава, они предплечьями придерживали винтовки и с любопытством обратили лица к Лукачу. Он, конечно, не мог не слышать, что я не вернулся назад, но приказания своего не повторил.

Фашисты не прекращали обстрела, причем каждый выстрел звучал, будто стреляют в упор, но пули теперь пролетали не по бокам, а у меня над головой. Да и вообще, когда я стоял над Лукачем, они как-то меньше, чем прежде, тревожили меня.

Насмотревшись, Лукач уложил бинокль в футляр, поднял часы к глазам, взялся за пук высохшей, как сено, травы и легко выскочил из рва. Прикрываясь кустами, мы пошли вдоль опушки, но лес стал распространяться влево, кусты кончились, и мы увидали несколько промятых танками широких полос. Дойдя до них, Лукач круто свернул к тылу, и вскоре мы очутились в зарослях, где не было даже тропинок.

— Недурная получается прогулка, вы согласны? — довольным голосом спросил Лукач. — Будто и не на войне.

Лес понемногу редел. Появилась тропинка, ее пересекла другая, рядом завиляла третья. Незаметно они слились в дорожку, которая вывела нас в красивый парк. Мелкой растительности здесь уже не было, и деревья далеко отстояли одно от другого, но зато это были вековые богатыри с необхватными стволами. Справа завиднелся просвет.

— Ну, вот и дотопали, — сказал Лукач. — Железнодорожное полотно пролегает вон там, а туннель, где маринуется бронепоезд, чуть впереди. Я не случайно говорю: маринуется. Все дело в том, что он единственный экземпляр не только под Мадридом, но чуть ли не на всю Испанию, уникум, одним словом. Им и дорожат соответственно. Вроде как священной реликвией — не дай Бог потерять. В результате он все равно что потерян: почти все время бездействует.

Там, где была железная дорога, нарастал шум. Приближаясь, он переходил в громыхание, словно по рельсам с бешеной скоростью несся тяжелый состав, скорее всего это и был бронепоезд. Но Лукач внезапно ринулся вбок и присел за широким и прямым, как соборная колонна, стволом. Оглядываясь на меня, комбриг нетерпеливо показывал, чтоб и я прятался. Не успел я, кидаясь к ближайшему дереву, догадаться, что это вовсе не бронепоезд, а налет бомбардировщиков, как сквозь гул их моторов прорвался пронзительный свист, земля подо мной заколебалась, будто во время землетрясения, в лесу потемнело, и, сливаясь в один ужасающий удар, ухнуло подряд несколько взрывов, а вместе с ними раздался душераздирающий треск, словно молния попала в столетний дуб и расколола его.

В оба уха сильно кольнуло, и все звуки сделались приглушенными, как бывает, если при нырянии наберешь в уши воды. Полностью слуха я, однако, не потерял, так как улавливал и удаляющееся гудение моторов и даже глухой стук падения возвращающихся с неба камней. Едкий запах взрывчатки начал распространяться по парку, и на землю медленно опускалась мелкая, похожая на пепел пыль.