Эдвард Сноуден - Эдвард Сноуден. Личное дело

Нежданное благо травмы – возможность преображения – научило меня ценить мир за пределами четырех стен. Я удивился, обнаружив, что устанавливаю все более и более далекую дистанцию между собой и двумя взрослыми, которые любили меня сильнее всех на свете. Я стал ближе к другим, тем, кто обращался со мной как с равным. У меня появились наставники, которые учили меня ходить под парусом, тренировали в боевых искусствах, натаскивали для публичных выступлений и придавали уверенности на сцене. Все они так или иначе способствовали моему преображению.

К следующей ступени старших классов средней школы я начал ужасно уставать и спал больше чем обычно, но уже не в школе, а прямо за компьютером. Я мог проснуться среди ночи в более или менее сидячем положении, с какой-то белибердой на мониторе, потому что уснул лицом на клавиатуре. Вскоре у меня разболелись суставы, лимфатические узлы на шее вздулись, белки глаз пожелтели, и я не мог от усталости встать с постели, даже проспав без перерыва двенадцать часов с лишним.

После того как я сдал на анализы больше крови, чем ее у меня, по моим представлениям, было, мне наконец поставили диагноз: инфекционный мононуклеоз. Это заболевание угрожало как физическим истощением, так и моральным унижением, не в последнюю очередь потому, что оно обычно передавалось через то, что мои одноклассники называли «подцепить», а в мои пятнадцать лет единственным, с кем я мог что-то «подцепить», был модем.

Школа была совершенно забыта, пропуски занятий накапливались в неимоверных количествах, правда, это не делало меня счастливым. Даже рекомендованная диета с мороженым не могла меня сделать счастливым. У меня едва оставались силы на что-то еще, кроме игр, которые приносили мне родители, причем каждый из них старался найти игру покруче, поновее, словно они соревновались, кто поставит меня на ноги, или надеясь смягчить свою вину за развод. Когда я уже не мог дотянуться до джойстика, мне стало удивительно, как я вообще еще жив. Иногда, просыпаясь, я не мог понять, где нахожусь. Какое-то время я не мог сообразить, что за полумрак вокруг меня: то ли я нахожусь у мамы в ее «кондо», то ли у отца в его двухкомнатной квартире. А главное, я никак не мог вспомнить, как меня сюда привезли. Все дни стали одинаковыми.

Все было как в дыму. Помню, я прочел «Совесть хакера» (известную также под названием «Манифест хакера» [28] Манифест хакера – текст, написанный 8 января 1986 года хакером Ллойдом Блэнкеншипом, более известным как Наставник (англ. The Mentor ), после его ареста агентами ФБР. Немного позже этот текст (вскоре ставший программным документом для хакеров всего мира) был включен в седьмой номер электронного журнала Phrack. Манифест провозглашает основные ценности культуры хакера: безразличие к цвету кожи, национальности и религии; превосходство знаний и нестандартного образа мыслей; безграничная свобода информации для исследования, изучение из любопытства. ), «Лавину» Нила Стивенсона и целые тома Дж. Р. Р. Толкина, засыпая на середине главы и путая события и персонажей. И вот уже во сне мне снится, что около кровати стоит Голлум и жалобно воет: «Хозяин, хозяин, информация хочет быть свободной!»

Когда лихорадочные сновидения пропали, наяву пришла мысль о необходимости нагнать пропуски в школе – и это стало подлинным кошмаром. Пропустив примерно четыре месяца школьных занятий, я получил официальное письмо из Арандельской средней школы с уведомлением, что я остаюсь на второй год. Признаюсь, я был в шоке, но, читая письмо, все-таки отдавал себе отчет, что догадывался об этом и понимал, что это неизбежно, и целыми неделями с ужасом ждал, когда это случится. Перспектива вернуться в школу, не говоря уже о том, чтобы пройти заново два семестра, казалась невообразимой. Я готов был пойти на что угодно, лишь бы избежать подобного развития событий.

В тот самый момент, когда заболевание желез переросло в полномасштабную депрессию, известие из школы хорошенько встряхнуло меня. Я сразу поднялся на ноги и впервые оделся не в пижаму, а во что-то другое. Сразу вошел в Интернет через телефонную линию и стал искать «хак». Проведя небольшое исследование и заполнив много-много бланков, я получил результат, упавший мне на электронку: меня принимали в колледж. Как выяснилось, чтобы подать заявление, аттестат средней школы не требовался.

Общественный колледж имени Анны Арандел был местным учебным заведением, не столь почтенным, как школа моей сестры, однако фокус удался. Главное, колледж имел аккредитацию. Я отнес справку о поступлении руководству средней школы, которое с любопытством и плохо скрываемой смесью безразличия со злорадством дало согласие на мое поступление. Я посещал занятия в колледже два дня в неделю, и на тот момент это практически равнялось моим усилиям, чтобы стоять прямо и выполнять какие-то действия. Поступив на курс, который был выше моего класса в школе, я не так страдал бы из-за года, который пропустил. Я попросту через него перепрыгнул.

Колледж находился всего в двадцати минутах пути, и первые несколько раз я не сидел за рулем машины, так как это было бы опасно. Я только недавно получил водительское удостоверение и был совсем новичком, да вдобавок едва не засыпал за рулем. Я отправлялся на занятия, а после них тут же возвращался домой – спать. В группах я был самым младшим и, может быть, даже самым младшим во всем учебном заведении, попеременно служа, как новое лицо, то неким подобием талисмана, то поводом для дискомфорта в силу одного своего присутствия. Все это наряду с тем, что я еще только выздоравливал, означало, что я не болтался без дела просто так. А еще, поскольку колледж находился в ближайшем пригороде, там не было активной кампусной жизни. Анонимность школы мне прекрасно подходила – как и занятия, большинство которых было заметно интереснее, чем те, на которых я дремал в Арандельской средней школе.

Прежде чем я двинусь дальше и навсегда оставлю среднюю школу позади, я должен заметить, что за мной все еще числилась задолженность по английскому – единственное с отметкой «неуд». Мое автобиографическое сочинение. Чем старше я становлюсь, тем тяжелее оно меня обременяет, тогда как писать его не становится легче.

Дело в том, что никто с такой биографией, как моя, не чувствует себя комфортно, когда речь заходит о мемуарах. Когда ты потратил столько времени своей жизни на то, чтобы избежать идентификации, тяжело развернуться в противоположную сторону и перейти к «полному саморазоблачению» в книге. Разведсообщество требует от сотрудников заведомой анонимности, своеобразной «пустой страницы», личности такого типа, которой предписана секретность и искусство притворяться кем-то другим. Ты стремишься к тому, чтобы не бросаться в глаза, чтобы твой вид и голос были как у всех. Живешь в самом обыкновенном доме, водишь самую обыкновенную машину, носишь самую обыкновенную одежду. Различие только в том, что ты это делаешь намеренно: «нормальность», «заурядность» – твое прикрытие. Таково извращенное вознаграждение за карьеру самоотречения, которая не дает ни общественного признания, ни славы. Слава приходит не во время работы, а после, когда ты вновь сможешь выйти к людям и благополучно убедить их в том, что ты – один из них.