Елена Юнгер - Друзей прекрасные черты

В свое время М. Горький говорил, что литература будущего станет литературой бывалых людей. Им есть что писать, у них есть ясное, определенное отношение к жизни. А до Горького примерно то же высказал и Лев Толстой: «Мне кажется, что со временем вообще перестанут выдумывать художественные произведения. Будет совестно сочинять про какого-нибудь вымышленного Ивана Ивановича и Марию Петровну. Писатели, если они будут, будут не сочинять, а только рассказывать то значительное или интересное, что им случалось наблюдать в жизни» [1] См.: Гольденвейзер А . Вблизи Толстого. М., 1959, с. 181. . Интересно это совпадение мнений у столь разных писателей. Но еще интересней то, что предсказание это сбывается. Мы сами не очень замечаем, какое огромное место за последние полвека заняла в сегодняшней литературе документальная проза, проза пережитого, проза людей, пишущих о себе, о своей жизни. И интерес к этой достоверной прозе продолжает расти.

Елена Владимировна Юнгер написала книгу рассказов именно такого рода. Ей есть что писать, жизнь ее одарила множеством встреч, событий, главное же — одарила памятью и талантом рассказчика. Рассказы ее не мемуаристика, они именно рассказы, каждый из которых имеет законченный сюжет, создает цельный портрет, и все они пронизаны личностью автора. Они, эти рассказы, заинтересовывают не формой, не стилистикой, ибо во многом традиционны. Прежде всего, как бывает в таких случаях, они привлекают материалом. В них то, о чем мы мало знаем, а то и вовсе не знаем. Это рассказы о замечательных мастерах нашего искусства. В них проступает обстановка литературной жизни, кипучей жизни театра довоенных и послевоенных лет. Писатели, актеры, художники, цвет нашего искусства, — герои рассказов Е. В. Юнгер. Она умеет воссоздать атмосферу труда в искусстве. Самое сложное в литературе такого рода — передать процесс творчества, как оно делается — это самое то, что вызывает восторг читателя, слезы и смех зрителя. Елене Владимировне Юнгер помогает то, что она знает всю эту технологию изнутри, она сама талантливая актриса театра Комедии, жена замечательного режиссера Николая Павловича Акимова, поэтому так подлинны все подробности, все обстоятельства происходящего в книге. Мы видим муки, ошибки, смешные казусы, неизвестные нам, пожинающим лишь результаты. Но книга не только об этом. Вот рассказ о А. А. Блоке. Всего лишь об одном поэтическом выступлении Блока в Большом драматическом театре. Вечер возникает как картина, освещенная яркой вспышкой памяти, с драгоценными деталями, которые могли запомниться юному восторгу. Так же трогательно дороги рассказы об удивительном драматурге Евгении Шварце, о Чарли Чаплине, с которым автор общалась в США. Создать собственный портрет великого комика нелегко, поскольку существует всеобщее представление о нем и всякое новое изображение должно как бы совпасть с привычным. Ч. Чаплин в рассказе автора открывается в обаятельности своей особой простоты.

Рассказы Е. В. Юнгер сохраняют дорогой нам культурный слой, нажитый советским искусством, галерею его талантов — Сергей Городецкий, Лев Колесов, Елена Елагина, Михаил Чехов… Их немало, портретов людей дорогих и нужных памяти народной. От рассказа к рассказу передается и усиливается нравственное чувство, если не сказать идея, которая привлекает к себе, — это умение автора найти хорошее, доброе, благородное в характерах, проходящих перед нами. Не сентиментальный неразборчивый восторг, а трепетная тончайшая работа памяти. Автор извлекает то индивидуальное, личностное, что существует в этих общих расплывчатых понятиях хорошего. Это своеобразие, отдельность душевной красоты, очерченные у каждого, составляют как бы подсознательный замысел этой первой книги автора. Теперь, когда она написана, сознаешь, как было бы огорчительно, если бы она не появилась.

Даниил Гранин

Мой отец ненавидел ложь. Во всех ее проявлениях.

Откуда у ребенка, впервые в жизни, появляется желание соврать? Кто его учит этому? Неужели инстинкт? Но ведь не может быть такого инстинкта.

Родители ждали гостей. На столе стояла ваза с фруктами. Меня обычно кормили яблоками. Груши не считались полезными, и мне давали их редко. Поэтому мне очень нравились груши. В столовой никого не было. Я влезла на стул, потом на стол, откусила грушу и надкусанной стороной положила обратно в вазу. Мне было четыре года. Спать меня укладывали в восемь часов. Я не успела еще заснуть (на душе было не очень спокойно), как в коридоре раздались шаги. Осветился стеклянный квадрат наверху двери. В комнату вошли папа и мама. Щелкнул выключатель. Отец подошел к моей кровати и показал надкусанную грушу:

— Кто это сделал?

— Мышки… — жмурясь от яркого света, не задумываясь ответила я.

Мама засмеялась.

— У нас нет мышей, — сказал папа очень серьезно, — посмотри мне в глаза.

Деваться было некуда. Я твердо верила, что в моих глазах отец прочтет все.

Случай из ряда вон выходящий. Уложенного спать ребенка не полагалось тревожить ни при каких обстоятельствах. Только в случае чрезвычайного происшествия. Потихоньку надкусанная груша — было ЧП.

Думаю, если бы мой отец прожил дольше, он сумел бы начисто отучить меня от вранья. Мне удалось бы избежать этого жуткого периода вранья, свойственного многим детям, которым я так мучила мою бедную мать.

Приехала с визитом дальняя родственница. Привезла, лично мне, огромную коробку конфет. Родители мои жили скромно, и я таких коробок вообще никогда не видела. Особенно соблазнительной казалась мне большущая конфета — орех, намазанный чем-то белым, в корочке тонкого леденца.

— Ты угостишь нас с мамой? — спросил отец.

Я не очень охотно подвинула к ним коробку. Отец взял блюдечко и начал, одну за другой, накладывать на него конфеты. Когда на блюдечко переместился и вожделенный орех, я не выдержала и заревела.

— Тебе жалко? — сказал отец и высыпал все содержимое блюдечка обратно в коробку. К этим конфетам никто не притронулся. И я тоже.

Все это, происходившее столько лет назад, я помню, как будто это было вчера. Помню чувство мучительного стыда из-за своей жадности, из-за трусости. «Посмотри мне в глаза, врут только трусы» — все это каленым железом выжжено в памяти.