И Лугин - Немецкий плен и советское освобождение. Полглотка свободы

Хотя это было запрещено, но французы начали нам перебрасывать через проволоку то кусок хлеба, то сигареты, то еще что-нибудь. Охрана была по периметру всего лагеря, но между секциями, разделяющими одну национальность от другой, тоже ходили охранники. Поляки не все и не всегда помогали. Иногда казалось, что им было стыдно признаться, что и они славяне, видя своих собратьев такими грязными, оборванными и голодными. Мне потом еще пришлось много раз встречаться с ними, но они никогда не были дружественны, и всегда ставили себя выше русских.

Они нас упрекали в том, что советская армия не оправдала их надежд. Как только они услышали, что Германия напала на Советский Союз, то решили, что войне долгой не быть, что Красная Армия разобьет немцев в шесть месяцев. А сейчас они видели нас в нашем плачевном виде и понимали, что их надежды были напрасны. Что могли мы им ответить? Чем могли оправдаться?

Приблизительно такого же мнения были и пленные других стран, все высказывали удивление, как немцы быстро двигаются к Москве. Только англичане были равнодушны и никогда не задавали никаких вопросов. Одним словом, было полное разочарование в непобедимости Красной армии. Подтверждением были мы, оборванные, грязные доходяги.

В первые недели войны, когда победоносная немецкая армия катилась быстрым ходом к Москве, немцы включали громкоговорители по лагерю, чтобы все пленные слышали, насколько они сильны и непобедимы. Поэтому пленные и знали, как идет война на Востоке.

От голода мы не избавились и в этом интернациональном лагере под номером 4 (Мюльберг, Шталаг 4). Нам давали немного больше хлеба и суп был лучше. Та же баланда, но гуще: больше брюквы и картошки.

У пленных других национальностей баланда была гораздо лучше. Мы были на милости немцев. Все другие пленные, кроме советских, получали посылки Международного Красного Креста и этими посылками жили. Многие даже не ели немецкой баланды. Французы говорили, что они готовы отдавать нам свою баланду, но не знали как. А немцы это запрещали.

Советских пленных брали каждый день по 40–50 человек чистить картошку и брюкву. Думаю, что главным образом для немецкой охраны. А может быть, для пленных других стран. В нашем же супе картошка была только помыта, но неочищена. Желающих чистить картошку рассаживали по кругу с кучей картошки посередине и давали ножи. Три или четыре охранника с младшим офицером кружили вокруг нас, чтобы мы не ели картошку. Но это не помогало. Мы умудрялись есть. Особенно страшно было попадаться младшему офицеру. Когда он замечал, что какой-то пленный положил в рот кусочек картошки, то подбегал к нему, приказывал раскрыть рот и если видел там кусочки картошки, бил немилосердно палкой и приказывал уводить прогрешившегося. Со своей палкой бегал он вокруг нас, как ошалелый. Но картошку все равно ели. Пошел и я один раз чистить картошку и наелся. Съел, вероятно, около четырех средних картошек и не был бит. Но вернувшись в барак думал, что отдам дух. Желудок разрывало и боль была невероятная. Всю ночь простонал без сна, утром стало легче, а потом и совсем хорошо. Но с тех пор больше не ел сырой картошки, хотя многие привыкли и продолжали есть, если подворачивался случай. Многие ели, несмотря на побои. Голод сильнее боли. Брюква переваривалась легче, но сажая чистить брюкву, немцы ее считали, и она была довольно большая, справиться с ней труднее было.

Для чистки картошки и брюквы отвели угол в нашей секции и обнесли его колючей проволокой. Когда партия пленных чистила картошку, то сотни глаз смотрели на «счастливчиков» в надежде, что как-нибудь и им повезет дотянуться до картошки. Хотя бы горсть очисток захватить. Так как клетка для чистки картошки была небольшая, то очистки отгребались в сторону, почти под самую колючую проволоку. Попытка подойти к проволоке, чтобы захватить горсть очисток, сопровождалась немецкой руганью, криками и угрозами. Но один раз молодой парнишка не усмотрел часового, протянул руку за очистками, да так и замер. Выстрел — и он был убит сразу. Даже руку не отдернул. Немец стрелял не дальше чем с 20-ти метров. И тут убитого оставили лежать два дня, наверно для острашения других. В эти дни никто не подходил к проволоке. Но этот урок не дал результатов, а прибавил только ненависти к немцам. Потом, правда, очисток больше не сгребали в кучи, а собирали в большие ящики и сразу увозили. Чтобы соблазна не было.

Мне смерть тоже заглянула в лицо в этом лагере. Я тоже глазел, как чистили брюкву. Один из знакомых, увидя меня вблизи ограды, толкнул ногой небольшую брюкву, которая покатилась под проволоку и прямо к моим ногам. Послышался дикий крик и дуло винтовки в мое лицо. Я обомлел, ноги подкосились и я упал на землю. Выстрела не последовало. Но намерение стрелять было в лице этого фашиста, не знаю только, что его остановило. Мое ли испуганное лицо, резко побледневшее, или что-то другое. Но он опустил винтовку, приказав перебросить брюкву на другую сторону, а мне убираться подальше от проволоки. До сих пор помню, что я был от смерти на один волосок.

Из этого лагеря почти каждый день брали группами советских пленных на работы. Сначала на добровольных началах. Почти все хотели идти работать, надеясь, что, может быть, там дадут больший кусок хлеба. Иногда оно так и было. Если попадали к хорошему фермеру, то он давал что-то поесть, а иногда и хорошо. Но чаще бывало, что, проработав весь день, пленные ничего не получали. Растратив остатки энергии, они еще больше страдали голодом. Охотников оказывалось все меньше и меньше. Тогда выстраивали в строй, и немец выбирал по виду, кто молодой и не доходяга, и уводили куда-то.

Среди пленных появились «шакалы», которые выскакивали из бараков раньше других, проверяли все уголки ограды, подходили ближе к ограде пленных другой страны и клянчили если не словами, то жестами. Один из таких даже умудрился каким-то образом перелезть во французскую зону и пробыть там целый день. Под вечер патрульный немец привел его назад. Мне кажется, без наказания. Но потом поставили часового между нашей клеткой и французской с одной стороны, и польской с другой. С третьей стороны и с четвертой было пустое пространство, по которому ходили часовые.

В этом лагере уже были двух- или трехэтажные нары с соломенными матрацами, да и боязнь, что украдут одежду. Уборные были уже с водой, так что можно было помыть лицо. В вошебойку нас больше не водили из этого лагеря, насколько мне помнится. Но это не означает, что не было вшей. Они были. Можно сказать, что после многочисленных вошебоек в предыдущих лагерях мы избавились от вшей на 75 %.

Советских пленных не задерживали в этом интернациональном лагере на долгое время. У немцев уже была разработана программа для использования нас на всевозможных работах.