И Лугин - Немецкий плен и советское освобождение. Полглотка свободы

Посмеялись мы с ней немного и разошлись. Может быть, подобная встреча населения с немцами и не была характерна. Но несомненно характерна встреча с освободителями. В этом селе нескольких женщин расстреляли за укрывательство немецких солдат, не успевших уйти.

К концу дня у нас оказалось около десяти пленных. Наши бойцы окружили их и с интересом разглядывали. Некоторые радостно им сообщали: «Гитлер капут!» Немолодой солдат в белой рабочей одежде охотно кивал головой и соглашался: «Йа, йа, капут!» Ему насыпали в бумажку махорки. Руки у солдата мелко дрожали. Кто-то свернул ему цигарку и дал прикурить.

За селом, в поле у дороги, также лежали немецкие убитые и раненые. Особенно запомнился солдат с перебитыми ногами. Он лежал у самого края дороги и, опершись на локти, смотрел на нас. Взгляд его был совершенно спокоен. Но уже как бы удален от всего земного. Может быть, он предчувствовал, что ему уже не увидеть завтрашнего дня, и смирился с этим. Наш санитар, молодой парнишка, пошел перевязывать раненых. Но, откуда ни возьмись, на него налетел разъяренный политрук. Хватаясь за кобуру револьвера, он кричал: «Ты что это, спасаешь врага?! Тратишь народное имущество! Да тебя расстрелять мало!» Мы со страхом наблюдали сцену, боясь, что политрук исполнит угрозу.

Когда мы остановились на ночевку, комсорг собрал несколько добровольцев, и они, громко смеясь, пошли испытывать захваченные немецкие гранаты на раненых немцах. Пришел конец и пленным. Их расстреляли короткими очередями из автомата за соседним холмом.

Так прошел памятный первый день наступления. На следующий день я получил нагоняй от того же комиссара полка. Мы остановились в селе, на окраине которого было немецкое кладбище. Я полюбопытствовал посмотреть его. Ухоженные могилки с белыми крестами и касками на крестах выглядели, как солдаты на параде. За рассматриванием крестов меня и застал комиссар. Он сразу же перешел в крик:

— Вы что здесь делаете?

— Да, вот, смотрю, сколько мы уничтожили фашистов!

— Не ваше дело здесь быть!

Комиссар, видимо, не желал невыгодного сравнения с нашей небрежностью к убитому солдату, жалкими похоронами где попало, в неглубоких могилках без крестов и надписей. Позже такие немецкие кладбища разрушали.

Последующие дни мы продвигались вперед, не встречая сопротивления немцев. Нашей целью был г. Красноград. Но, не доходя до него, мы как-то самопроизвольно остановились. Творилось что-то неладное. И тут впервые прозвучали зловещие слова: «Мы в мешке!»

Утром 18 мая я попался на глаза какому-то штабному командиру и был послан вперед, наблюдать за врагом. Вместе с разведчиком и связистом мы отправились за село, в котором расположился наш полк. Поставив стереотрубу возле старого окопчика, принялись за наблюдение невидимого врага. Но скоро, пригретые ласковым весенним солнышком, стали подремывать. Оставив разведчика у стереотрубы, мы со связистом крепко уснули. Сквозь сон я услышал шелестящий звук летящей мины и недалекий взрыв, другой, третий. Обстреливали нас с противоположного холма. Начался также обстрел села. Связист стал звонить в штаб, но связи не было. Мы, собрав стереотрубу, бросились к селу. Связист отстал, сматывая провода. На дороге уже горела подожженная снарядом телега с хлебом. Ездовой, отцепив коней, мчался к селу. Когда мы добежали до штаба, оказалось, что часть здания штаба ровненько срезана снарядом. Пушки, кухни, обоз в беспорядке двигались на восток. С этого дня началось всеобщее отступление. Только наша артиллерия оказывала сопротивление немцам, ведя ночами заградительный огонь. Впрочем, эффективность огня следует поставить под сомнение: немцы ночами не наступали.

Армия разлагалась на глазах. Вчера еще подтянутый красноармеец, сегодня уже ходил с оторванным хлястиком шинели и с глубоко гражданским видом. Начались тяжелые налеты авиации. Пикирующие бомбардировщики терзали обнаруженные цели — а их было много в открытой степи. Глухо вздрагивала земля от разрывов. Черный фонтан украинского чернозема взметался до небес. Многие из нас постигли сложное искусство уклоняться от сброшенных юнкерсами бомб. Все же самые тяжелые потери нанесла нам именно авиация, безнаказанно, на бреющем полете, обстреливающая нас.

Одним из первых погиб командир полка. Фамилии его я, к сожалению, не помню. Он был ранен осколком в ногу и через неделю умер от заражения крови. Статный, красивый кадровый командир. По слухам — бывший офицер царской армии. Пользовался большим уважением командиров и красноармейцев. Позже погиб и комиссар полка. Он был убит разорвавшейся вблизи бомбой, когда ехал на лафете орудия. Как и всех политработников, его считали представителем ненавистной власти.

В двадцатых числах мая отступающие по всему фронту войска оказались сжатыми со всех сторон в северо-восточной части бывшего Барвенковского выступа. Теперь к регулярным дневным налетам авиации присоединилась артиллерия. Красноармейцы выбрасывали все немецкое: ходили слухи, что за любую найденную вещь немцы расстреливают. Я бросил тяжелый дальномер французского происхождения, подобранный в первый день наступления.

Однажды ночью я зашел в крайнюю хату какого-то села, в окне которой мигал свет. В хате размещался лазарет. При раненых находилось два санитара. Воздух был невыносимо тяжел, стонали раненые, снаружи доносился шум моторов последних машин, покидавших село. Утром здесь будут немцы.

Я поинтересовался — где доктора? Санитар махнул рукой:

— Третьего дня сбежали!

— А вы как же?

— Мы раненых не бросим, — ответили санитары.

Пожилые, неказистые, они показались тогда героями. Но позже закралось сомнение — не было ли это просто благовидным предлогом, чтобы перейти к немцам?

При отступлении я следовал за пушками. Надобности в этом большой не было: снаряды были израсходованы. Но пушки спасли мне жизнь. Случилось это так. Я сидел на камне недалеко от орудий и следил за виражами юнкерсов, клевавших какую-то жертву. Вдруг я увидел приближавшуюся ко мне группу командиров. Но что меня сразу поразило — все командиры были без фуражек и шли тесно прижавшись друг к другу. Подойдя ко мне, передний спросил: «Где ваша часть, товарищ сержант?» Я показал на орудия. Командиры круто повернули, направились к стоявшему невдалеке красноармейцу и задали ему, вероятно, тот же вопрос. Вдруг передний командир шагнул в сторону, за ним оказался другой с револьвером в руке. Прозвучал негромкий выстрел. Красноармеец упал. Командиры дружно повернули и зашагали в сторону. Когда я подошел к солдату, он уже не двигался. На груди расползалось черное пятно крови. Я предполагаю, что это была группа энкаведистов или же комиссаров, наводивших «порядок». Сколько они убили неповинных людей, сказать трудно.