И Лугин - Немецкий плен и советское освобождение. Полглотка свободы

Пришел сменный мастер — пожилой, немногословный немец в бархатной тужурке и с трубкой в зубах. Пока все идет по плану! Но рано я радовался. Один из стоявших вокруг немцев вдруг и говорит: «Это он, швайнхунд, нарочно, чтобы не работать! Я видел, как он вертелся перед формами!»

Мастер нахмурился и мельком глянул мне в глаза. В его взгляде я прочел глубоко запрятанное сочувствие. Вынув трубку, он произнес: «Ах так! Ну, будешь работать две смены подряд!» Я сознавал, что это было наименьшим наказанием, какое мастер мог дать мне при таком обороте.

Сначала кидать песок от нервного напряжения было не так трудно. Налегал на правую руку. Но затем стало хуже, Правда, я уже никуда не торопился. Оставшийся песок был не замечен мастером. То же повторилось и в дневной смене. После двух смен мне дали отдыхать трое суток.

Перевязки делали регулярно, каждый день. Через две недели рана подсохла и зарубцевалась.

Теперь мои мысли легко и быстро перескочили на побег. Однажды, по дороге в барак, я сказал Петру: — «Надо бежать, Петя, пропадем!» — Петр на предложение откликнулся без энтузиазма: — «Да, бежать надо бы». — Но на следующий день и говорит: — «Знаешь, не могу я решиться! Рискованное это дело! Да и куда бежать — в снег, в холод? Здесь хоть дотянешь до нар, отдохнешь, согреешься!» — Не стал я уговаривать Петра. Может быть, он и прав. Но сам уже загорелся и не мог остановиться. Меньше всего думал о том, куда бежать, — картина была ясная. Под боком Франция — туда и бежать, к партизанам маки, о которых слышали от французов.

Но все теперь упиралось в подыскание товарища. Одному трудно в бегах. Беглеца преследуют и закон, и люди. А товарищ — поддержка и моральная опора.

Стал я подыскивать товарища среди пленных ночной смены. Остановился на молоденьком пареньке. На вид — не больше 17 лет. Но было ему полных 19. Звали его Виктор. Был он из Москвы. В плен попал из ополчения, куда его сунули из 9-го класса десятилетки. Позорная и преступная история московского ополчения завершилась смертью многих профессоров и ученых в немецком плену. Виктора, уже опухшего, отправили на работу в Германию. Из лимбургского шталага он и попал на этот завод.

По дороге в барак, я, не найдя лучших слов, повторил то, что сказал Петру. Виктор сразу же согласился. И теперь мы вместе строили планы побега. Даже работать стало легче!

Англичане и американцы усиленно бомбили Германию. Англичане летали ночью. Около 12 часов они пролетали над городком. При тревоге на заводе гасили свет. Входы и выходы запирались. Немцы и пленные собирались у доменной печи, где было достаточно светло и тепло. Немцы смотрели в потолок, качали головами и ели свои бутерброды. Мы делили суп, загодя принесенный в бачке.

Ночью нам разрешалось пользоваться немецкой уборной в цеху. В уборной было большое окно, выходившее во двор завода. Снаружи окно закрывала железная решетка, однако не доходившая до самого верха, где была форточка. Через эту форточку мы и решили бежать. Заводской сторож, глубокий старик, ночью запирал ворота и уходил дремать в сторожку.

Препятствием был заводской проволочно-сетчатый забор в рост человека. Казалось, при достаточном разбеге можно, схватившись за секционный столб, закинуть ногу на верх забора. Много раз, проходя мимо забора, мы, напрягая мускулы, в воображении преодолевали забор. И всегда при этом чувствовали негодность нашей обуви. В колодках никогда не возьмешь достаточного разбега. Да и вообще далеко не уйдешь. Требовалась нормальная обувь.

Я все еще ходил в разбитых колодках. Но команды, работавшие на станции и в лесу, имели ботинки. Это навело меня на мысль попросить ботинки у главного мастера. Моим единственным шансом на успех было знание немецкого языка. Для успеха требовалась прилично составленная немецкая фраза с соответствующим произношением. Несколько дней у меня ушло на усиленную тренировку.

Однажды вечером, когда мастер еще был в цеху, я выбрал подходящий момент и обратился к нему со своей просьбой: — «Господин мастер! Мои колодки разбились и работать в них тяжело. Не могли бы вы выдать мне ботинки?» — Мастер с удивлением посмотрел на меня, секунду подумал, достал записную книжку, что-то черкнул и отдал мне листок.

Удивился он потому, что пленные, как правило, не говорили по-немецки. Я же никогда не показывал своих знаний. Со стороны немецкого руководства предпринимались многие шаги, чтобы предупредить близкие контакты пленных с населением и неизбежное сближение. Владей пленные немецкой речью, их положение было бы значительно лучше.

Не знаю, вспомнил ли мастер, что я тот самый тип, который, бросался на горячую форму. Сменный мастер, конечно, донес ему о происшествии.

На следующее утро я пошел за ботинками. Кладовщик с очень недовольным видом повертел записку в руках, но ботинки выдал. Сшитые из толстой свиной кожи, они были прочными, как броненосцы. Какое не замечаемое людьми удовольствие — ходить в нормальной обуви! Виктор сторговал себе у лагерного сапожника латанное и перелатанное подобие ботинок.

Мы были готовы!

Стояли безлунные ночи. Самое подходящее время бежать. С вечера я распрощался с Петром. Пошел на работу, но уже было не до работы. Все мысли сконцентрированы на побеге. Как по расписанию, в полночь завыла сирена, погас свет и все собрались у домны.

Сели есть баланду. Против воли пробирает дрожь. Глянул на Виктора, а он глазами говорит: «Я не подведу!»

Попросил у мастера, занятого разговорами, разрешения помыть миску в уборной — он только безразлично махнул рукой. Через затемненный цех, ощупью пробрался в уборную. Здесь было немного светлее: наружный свет проникал через большое окно. Осмотрелся, прислушался — никого. Только минута понадобилась, чтобы влезть на подоконник, подтянуться на руках к форточке и достать наружную решетку руками. Осторожно, чтобы не разбить окно, просунул тело через форточку. Ноги оказались вверху, а голова внизу. Продолжая держаться за решетку, стал опрокидываться назад. Свалился на неглубокий снежок.

Была ясная морозная ночь. Высоко в небе моргали звездочки, заслоняемые пролетавшими самолетами. Минуты через три из форточки вывалился Виктор. Пригнувшись, мы побежали вдоль штабелей шпал к забору. С разгону перескочили забор, пересекли шоссейную дорогу и погнали по обочине леса, держа полярную звезду справа.

Бежали с полчаса, пока не выскочили на вспаханное поле. И тут ясно услышали собачий лай. Неужели погоня? Но страхи были напрасны. Собака лаяла в соседней деревне. Лай вскоре стал затихать.

Передышки мы делали короткие, глотали комки снега и снова бежали. Хотелось скорее уйти как можно дальше. Казалось, что впереди уже стоит густой лес с крупными елями, опустившими ветви до самой земли. Под такой развесистой елью, на слое высохших иголок, можно передневать и отдохнуть. Но темь была обманчива. Лес шел все молодой, редкий, насквозь продуваемый холодным ветром.