Алла Демидова - «Всему на этом свете бывает конец…»

И я думаю, что пройти через Чехова, через эту психологическую школу, по-моему, чрезвычайно важно для каждого театра, а для актеров Театра на Таганке, мне кажется, особенно важно.

У меня даже была такая мысль: было бы интересно, чтобы Юрий Петрович поставил сейчас спектакль с актерами Театра на Малой Бронной, которые привыкли к прямо противоположной манере и которым, может быть, не хватает манеры «Таганки», то есть какой-то публицистической смелости, яркости, какого-то гражданского темперамента.

Мне думается, что сейчас этой многогранности, которая принята в искусстве Театра на Таганке, в этом спектакле не хватает…

Спектакль сейчас, может быть, еще в каких-то своих элементах не готов, не завершен, может быть, спектакль сейчас показывается еще не окончательно созревшим, потому что это один из первых прогонов; новые исполнители в последние репетиции были введены, которые, по-моему, очень усилили спектакль; мне думается, что очень усилило спектакль то, что был введен на последнем этапе работы такой актер, как Высоцкий, который в высшей степени подходит к роли Лопахина, и то, что был введен такой актер, как Золотухин, который очень точен здесь: его душа, его темперамент, его звенящая лирическая стихия – это тоже было очень необходимо в этом спектакле, который вначале, когда репетировался, был несколько однотонен, может быть, несколько где-то грубоват; сейчас он вырывается и обретает общее стилистическое единство.

Мне представляется, что наибольшей силы спектакль сейчас достигает в своих драматических элементах и прежде всего благодаря игре Демидовой. Я вообще очень высоко, – может быть, кто-нибудь со мной не согласится, – но я чрезвычайно высоко ставлю игру, эту великолепную игру этой артистки Театра на Таганке. Такой Раневской у нас не было, не было на русской сцене такой Раневской. Уже есть штамп, есть уже то, что слышится до того, как произносится реплика Раневской, и очень трудно было актрисе от этого отойти.

Я видела другие репетиции, может быть, более удачные, может быть, она сегодня играла резче, чем обычно, она первую половину спектакля играла на репетициях легче, мягче, лиричнее. Эти переходы у нее проходили более спокойно, более легко, она владеет этим мастерством, этой техникой. И вообще, она актриса поразительной тонкости нюансов, от нее просто трудно оторвать глаза.

И то, что сегодня она первый и второй акты играла, может быть, чрезмерно драматично, уже сразу начала с какой-то очень напряженной и как бы обреченной ноты, – я думаю, что в дальнейших репетициях, в дальнейших спектаклях это смягчится, и какая-то утонченность, легкость переходов к ней придет, потому что я видела это у нее на репетициях. Но, конечно, поразительны места в третьем-четвертом актах по Чехову, просто поразительно, как она делает эти драматические куски. Конец третьего финала и режиссерски решен необычайно; этот момент, когда она вырывается на авансцену, момент прощания такой страшный, что просто душа разрывается. Каждый раз, как я вижу, я волнуюсь здесь необычайно. Я видела, что и зрительный зал тоже всегда захватывает это волнение.

Что, мне кажется, сейчас, – чтобы не говорить долго, – еще не очень получается?

Сегодня, мне кажется, гораздо интереснее прозвучали у Золотухина куски монолога. То, что сегодня найдено, это и надо как раз развивать. Еще не во всем монолог прозвучал, остается ощущение, что есть в этих монологах известная наговоренность, какой-то штамп, то, что где-то, может быть, и пародийно сегодня звучит, отжившей легендой, и он как-то говорит, говорит, уже много говорит, и ему даже становится стыдно, а потом он говорит что-то самое сокровенное. И сегодня очень хорошо получились эти неожиданные переходы – то, что в зал идет и принимается как откровение.

Этого раньше не было, я это почувствовала в первый раз, и эту линию, по-моему, интересно развить.

Мне кажется, что у Высоцкого сегодня несколько однотонно прозвучал монолог третьего акта; на репетициях было интереснее. Здесь, может быть, чрезмерно много он ходит по авансцене, и все в одной краске, в общем, вольтажный темперамент. Здесь нужно поискать большего многообразия разных моментов, когда вдруг лирика в нем проснулась, а потом опять грубость пошла.

Но актер это все сделает, это дело техники.

Я не очень была сторонницей актрисы Чуб на роль Ани и очень внутренне этому сопротивлялась. Мне казалось, что она внешне не подходит для этой роли, потому что она очень неинтеллигентно выглядит: резка, груба, совсем не дочь Раневской – не отсюда она… Так мне казалось. Потом актриса меня стала переубеждать, и мне показалось, что у нее есть лирические краски, которые здесь подойдут, и внутренне актриса справляется с этой ролью, хотя вокруг меня все говорили: «Ну какая она Аня?…» Но это дело спорное. Может быть, в театре есть другая актриса…

(Ю.П. ЛЮБИМОВ. Есть другая актриса – вы ее видели.)

Я видела маленький кусочек на репетиции и не могу судить, как она сыграет весь спектакль.

Внутренне я очень не принимала все время Гаева. Мне казалось, что актер не может играть эту роль, и опять-таки думаю, что под конец актер Штернберг вошел в нее где-то, и есть ощущение, что он зажил, хотя все-таки режиссерский рисунок очень чувствуется в нем. И все-таки настоящего Гаева нет, и финал играется одной Демидовой. Я уже говорила об этом Эфросу: мне жаль, что пропадает самый драматический момент, даже не слышно чеховских слов: «Сестра моя, сестра моя!» Это всегда было самое сильное место в исполнении Качалова и Станиславского. И снимать так просто, чтобы все это на себя брала Демидова, это, мне кажется, не совсем верно.

Еще у меня есть ощущение, что не до конца сейчас найден Фирс. Начинал актер интересно, были даже комедийные краски, потом он это потерял, стал себя очень жалеть, и ощущение такое, что Фирс все время ноет, все время жалеет себя, хочет страдание навязать. В этом смысле есть однолинейность. Чехов тем и гениален, что у него все время идет контрапункт, и Фирс с этой поэмой о вишне и со всеми своими «недотепами», конечно, ведет и комедийную линию; этого не получается в спектакле, и думаю, что тут надо еще поработать с актером в этом смысле.

У меня есть еще отдельные замечания и по другим ролям. Может быть, сегодня менее интересно играл Джабраилов. На репетициях он работал легче, свободнее, остроумнее при всем своем внутреннем драматизме, но это актер талантливый, и у него, конечно, это получится.

Думаю, что очень интересно здесь оформление. Художники прекрасные – что и говорить! – и это очень красиво, и одновременно очень где-то внутренне едино, и как-то ритмично и музыкально в своем рисунке. Но у меня создается такое впечатление, что, может быть, какой-то динамики этому кругу не хватает, он надоедает в своей статике: все время стоят эти надгробия. У меня ощущение, что в этом есть какая-то назойливость. Может быть, даже там и не нужны обязательно два креста, два надгробия, может быть, нужно больше вещей в конец накидать, мебели. Анатолий Васильевич очень интересно говорил на одной из первых репетиций, что Лопахин раскидывает вещи, даже какое-то деревце вырывает, и этот холмик остается оголенным. Это была интересная мысль, но она не осуществилась, – может быть, это технически трудно сделать, но сейчас есть ощущение статичности; в замысле это, по-моему, звучало интереснее.