Владимир Яковенко - Партизанки

В этой крайне тяжелой обстановке, когда любой опрометчивый шаг, малейшая неосторожность грозили гибелью, провалом всего подполья, с таким трудом созданного, необходимо было, не теряя ни минуты, уходить из города, выводить людей из-под удара.

По поручению штаба антифашистской организации во главе с Иваном Химичевым в тот же день Василий Голодов и Владимир Дорогавцев срочно оповестили всех патриотов о немедленном выходе из Бобруйска в южном направлении — на Паричи и поселок Октябрьский. Этот маршрут был выбран не случайно. Лесной массив здесь начинался сразу же за Березинским фортштадтом, а бездействующая железная дорога Бобруйск — Старушки могла послужить надежным ориентиром для всех, кто был недостаточно хорошо знаком с местностью. Важно было и то, что в этих районах активно действовали партизанские отряды, с отдельными из них нам удалось наладить связь: в Паричском районе, возле деревни Качай Болото, сражался с оккупантами отряд Василия Губина, а в Рудобелке — партизаны отряда «Красный Октябрь», которым командовал Федор Павловский.

Вечером 26 декабря 1941 года в Березинском фортштадте, на квартирах Анны Ивановой, Ольги Сорокиной и Александры Вержбицкой, начали собираться подпольщики. Это была одна из последних групп бобруйчан, уходящих в лес. Владимир Дорогавцев встречал товарищей на улице Малой и направлял по указанным конспиративным квартирам. Александр Глинский и Василий Назарчук, выполняя задание руководства, доставляли туда же собранное ранее и надежно укрытое в тайниках оружие, боеприпасы, медикаменты, а также продовольствие, подготовленное Марией Масюк.

Час спустя все было готово. Владимир Дорогавцев доложил Ивану Алексеевичу Химичеву о том, что все оповещенные подпольщики в сборе. Среди собранного и принесенного оружия было два ручных пулемета, автоматы, взрывчатка, пистолеты и около десяти тысяч патронов в лентах. Не менее ценным был и радиоприемник с аккумуляторной батареей, переданный патриотам Анной Ивановой.

Невероятно тяжелым, мучительным, страшным запомнился этот декабрьский вечер Марии Масюк. Здесь, в оккупированном и разоренном городе, где жизнь каждого висела буквально на волоске, ей приходилось оставлять самое дорогое, самое близкое и родное, что только может быть у матери и чем живет любая мать, — своих детей. Страдания этой необыкновенной женщины, умевшей оставаться хладнокровной во всех, даже самых трудных, ситуациях, были, конечно же, огромны. Вынужденная разлука с малышами, которые поселились теперь в доме Александры Вержбицкой, не предвещала ничего хорошего: в этом был немалый риск.

В последний раз обнявшись с друзьями, которые оставались в городе для продолжения подпольной работы (старшим был назначен Виктор Горбачев), все в тридцатиградусный мороз по глубокому снегу цепочкой направились в сторону темнеющего вдали леса. Идти было нелегко — пронизывающие насквозь порывы декабрьского ветра швыряли в лица людей ледяную крупу, обжигали нестерпимым холодом их руки и ноги.

В небольшом редком пролеске возле бывшего стрельбища подпольщики остановились. Позади, погруженный в ночную темноту, лежал Бобруйск. Лишь над лагерем, где все еще томились тысячи узников, зловеще мигали, раскачиваясь на ветру, редкие фонари. С болью в сердце, с тревогой за оставшихся товарищей покидали люди успевший стать им родным и близким город, в котором сто пятьдесят дней и ночей вели они борьбу с фашистскими захватчиками.

Ушли, как выяснилось потом, вовремя: через час дом Марии Масюк, где еще недавно располагался штаб нелегальной организации Ивана Химичева, был окружен отрядом жандармерии и подвергся тщательному обыску. Гитлеровцы разломали всю мебель и печи, содрали обои, разворотили полы, но ничего компрометирующего обнаружить так и не смогли. Руководивший операцией жандармский офицер был в бешенстве. Он приказал оставить в доме засаду.

Ранним утром 27 декабря Нина Гриневич, переночевав у своей сестры, спокойно, ни о чем не подозревая, вошла во двор. Она решила забрать спрятанные в надежном тайнике (жандармы так и не обнаружили его) поддельные пропуска на право круглосуточного хождения по городу.

— Хальт!

Ее немедленно доставили в полевую комендатуру.

«Нашли пропуска или нет? Как вести себя на допросе?» — мучительно думала семнадцатилетняя девушка по дороге.

В камере предварительного заключения — двенадцать женщин и один мужчина. Внимательно вглядевшись в его лицо, Нина едва удержалась от крика: перед ней был один из организаторов и руководителей Бобруйского подполья Андрей Кузьмич Колесников. Волевое лицо его, с резкой складкой у переносья, совершенно спокойно. Неторопливо взглянув на новенькую, он равнодушно, как будто видел ее впервые, отвернулся. Однако в глазах его Нина успевает прочесть безмолвный короткий приказ: «Молчи! Молчи, несмотря ни на что!» В этот же день Андрея Колесникова перевели в другую камеру, и Нина, молчаливо прощаясь с этим человеком, не знала, что вскоре ее ждет еще одна, очень короткая и на этот раз последняя, встреча с ним.

Холодный цементный пол залит кровью. Все избитые, в слезах, опухшие от побоев, в изорванной одежде, лежат на нем женщины. Одна из них, пожилая, подозвала к себе девушку и, по-матерински обняв, участливо спросила:

— Детей-то за что хватают, ироды проклятые? Что они от тебя хотят, девонька?

От женщины Нина узнала, что находится в подвалах бобруйской СД, на Пушкинской улице. С трудом разжимая запекшиеся от крови губы, в изорванном платье, вся синяя от побоев, та рассказывала о себе. Арестована за то, что прятала знакомую еврейку. Прежде чем бросить в душегубку и увезти сюда, фашисты хладнокровно и жестоко, время от времени приводя в сознание, зверски избили ее до полусмерти. Однако самое страшное началось уже здесь, в тюрьме. За несколько дней пыток каленым железом выжгли груди, вырвали на всех пальцах ногти, отбили легкие, переломали ребра…

Скрипит на ржавых петлях дверь. В камеру вталкивают женщину, незадолго до того уведенную на допрос. Упав на пол, она громко стонет:

— Ой, не могу, ой, проклятые, все печенки отбили…

Собрав последние силы, изувеченная женщина, позаботившаяся о Нине, с трудом подняла голову и сквозь зубы выдохнула:

— Врешь! Расскажи лучше людям, сколько ты наших душ загубила! Не верьте ей, женщины, этой шлюхе продажной! Берегитесь ее!

Договорить до конца ей не удается: густая, почти черная кровь потоком полилась из ее горла. В ту же минуту в камеру ворвались охранники и стали топтать несчастную тяжелыми, коваными сапогами. Но она уже была мертва…

Когда дверь за убийцами с грохотом и лязгом захлопнулась, женщина-провокатор, заметно осмелев, кричит: