Олег Дорман - Я медленно открыла эту дверь

Этот дом сыграл огромную роль в моей жизни. Не стены, в которых я сейчас нахожусь. Не обстановка, которой я пыталась бессовестно подражать до мельчайших деталей.

Нет, именно дом как понятие, как среда.

Попробую объяснить, хотя довольно трудно сформулировать. Чувствую очень точно, а в словах выразить не получается.

Поразительно то, что Сергей Александрович и Татьяна Александровна – младшая сестра моего отца – соединили свои жизни уже в очень зрелом возрасте. Позади у каждого была другая, своя прожитая жизнь – непростая и нелегкая. Были свои привычки, свое представление о том, что хорошо, что плохо, что удобно или неудобно. Особенно у Татьяны Александровны. Сергея Александровича жизнь так мотала и корежила – тюрьма, ссылка, бездомность, – что у него как бы и не было своего представления о том, каким должен быть дом.

«Письменный стол, чтобы писать, и кровать, чтобы спать, – вот всё, что мне нужно», – как-то сказал он мне. И правда, и неправда. Потому что его кабинет до сих пор мне кажется самым уютным местом в мире. Гораздо уютнее, чем, скажем, папин, тщательно и продуманно обставленный.

Конечно, и тут свою руку приложила Татьяна Александровна – художница, обладавшая замечательным вкусом и талантом создавать интерьер (противное слово, но не найду другого), обстановку, уют.

Дело в самом духе этого кабинета и дома. Ты входишь, и тебя встречают радостно и приветливо. Ты всегда желанный гость. О, нет, они отнюдь не были милыми добряками. На худсоветах в нашем объединении Ермолинский часто так разносил сценарии или просмотренный материал, что авторы съеживались, теряли дар речи или, наоборот, огрызались. А Татьяна Александровна, особенно в последние годы, когда уже не было Сергея Александровича, часто доводила меня буквально до слёз своими придирками. Она болела, да и характер у нее всегда был непростой. Но высокая интеллигентность, приветливая доброжелательность и всегдашний интерес к жизни создавали атмосферу, в которой хотелось оказаться снова и снова.

Больше всего я любила приходить к ним в будни, одна. Кстати, это совпадало и с желаниями Татьяны Александровны. Она не очень любила соединять людей, если не считать всяких праздников, в основном семейных. Несколько раз были случаи, когда я просилась в гости, а она строго отвечала: «У нас будет Анна Андреевна». Или Елена Сергеевна. Я поспешно отвечала – хорошо, зайду в другой день.

Правда, я всё-таки пару раз пересекалась с Еленой Сергеевной, которая каждый раз ахала: «Боже, как ты выросла!» (а у меня уже было двое детей). Один раз видела и Анну Андреевну, но буквально минуту – я что-то заносила Сергею Александровичу по работе.

Зато на праздниках, которых было немало – отмечались весело и пышно дни рождения и именины и Сергея Александровича, и Татьяны Александровны, Новый год, иногда Рождество, – я познакомилась, а потом и подружилась с очень многими интересными людьми. Даниил Данин, Леонид Малюгин, Валентин Берестов, Вениамин Каверин, Борис Жутовский, Владимир Лакшин, Сергей Юрский, Анатолий Эфрос и Наталья Крымова, Наталья Ильина. А еще бывали там люди, которых я знала и любила раньше, – Люся Петрушевская, Андрюша и Маша Хржановские, Алла Демидова, Наташа Рязанцева, моя давняя подруга, всех не перечислишь.

Впрочем, я немного преувеличила. Конечно, не со всеми я подружилась. Это слишком сильно сказано. Но существовала взаимная приязнь, освещенная теплом этого дома. Татьяна Александровна и Сергей Александрович удивительно умели объединять людей. Казалось бы, противоречие – выше я говорила, как тетя не любила, чтобы совпадали чьи-то приходы. Попытаюсь объяснить. Видимо, ей не хотелось тратить силы и время на светскость, знакомство, притирание. Тете был интересен каждый человек отдельно, чтобы каждый раскрылся, чтобы можно было говорить о чём-то важном, существенном. Тем более когда это были такие люди, как Ахматова или Булгакова.

Я написала «тетя» и поморщилась. Никогда так ее не называла, даже про себя. Она всегда была для меня Татьяна Александровна, хотя видела я ее в разных видах – и тяжело больной, и подавленной, и даже беспомощной, особенно в последние годы.

Другое дело – праздники. В сравнительно небольшой комнате собиралось много народу. Составлялись столы – высокие и низкие, широкие и узкие. Было тесно, но уютно и весело. У Ермолинских была традиция говорить о каждом госте, по кругу. Особенно это удавалось Сергею Александровичу. Он всегда находил какие-то особенные слова. В каждом видел что-то важное, существенное.

Я очень любила эти сборища. Но главное всё же было не в них. Больше всего я получила от спокойных, тихих разговоров вдвоём или втроём – обычно в небольшой уютной кухне, где я и сейчас провожу много времени. Говорили о жизни, о волнениях тогдашних дней, о моих проблемах. Я очень много им рассказывала, советовалась. Хотя, честно скажу, кое-что и утаивала – всё время хотелось казаться в их глазах лучше, чем была на самом деле. Впрочем, от Татьяны Александровны трудно было что-нибудь скрыть. У нее было удивительное свойство – понимать и чувствовать помимо слов.

Но слушать она тоже умела. Бывало, несешь какую-нибудь чепуху-мелочевку – жалуешься на жизнь, на трудности, на усталость, а на тебя смотрят внимательные и понимающие глаза. И вдруг становится как-то неловко – с чем ты пришла сюда, в этот необычный дом, к этим столько пережившим, повидавшим людям.

Я не буду здесь рассказывать об их судьбах. У обоих есть автобиографические книги, на мой взгляд, замечательные. У Татьяны Александровны – «Я помню». У Сергея Александровича – «Юность» и «Записки о Булгакове», где вторая часть называется «Тюрьма и ссылка» и рассказывает о его собственных мытарствах.

Кроме того, вышли книги, подготовленные, собранные и откомментированные Натальей Громовой, – «Сергей Ермолинский: о времени, о Булгакове и о себе» и «Татьяна Луговская: как знаю, как помню, как умею». Для последней книги я написала небольшую заметку о нашем совместном путешествии по Волге и о рассказах Татьяны Александровны.

Она была поразительной рассказчицей. Даже в последние годы, больная, со сломанной ногой, задыхаясь от приступов астмы, она всегда как-то вдруг, исподволь начинала свои рассказы – о детстве, о семье, о людях, с которыми встречалась, с которыми дружила. Голос низкий, богатый оттенками. Рассказывая, она постепенно оживлялась, выпрямлялась, даже молодела.

Признаться, я иногда даже провоцировала ее на эти рассказы, чувствуя, что ей от них становится легче. Задавала наводящие вопросы, притворялась непомнящей. Переспрашивала. А оставшись одна, тут же садилась записывать, пытаясь передать не только смысл ее рассказов, но и интонацию. Не знаю, насколько мне удалось. В книге о Татьяне Александровне опубликовано несколько таких моих записей, чем горжусь.