Трэвис Баркер - Между панк-роком и смертью [Автобиография барабанщика легендарной группы BLINK-182] [litres]

Я переехала обратно в дом. Его заставляли есть мясо, поэтому я баловала его ужинами: готовила в мультиварке и пекла много печенья. Мы с ним вместе растолстели. Это было самое счастливое время.

Потом кто-то, должно быть, сказал: «Она переспала со своим бывшим». Он спросил меня об этом, а я ему солгала. Потому что нам наконец-то было хорошо, мы снова были семьей, как раньше. Если бы я сказала: «Да я просто сделала ему минет», – это бы не помогло. Поэтому я солгала. И он меня так и не простил.

Заметьте, он изменил мне, наверное, с сотней женщин. Некоторые из них – мои гребаные подружки, которые стояли рядом со мной и улыбались мне в лицо, черт возьми. Я люблю его, но ничего не могу с этим поделать.

Один из худших моментов, который я пережил в больнице, – за исключением разговора об ампутации ноги – когда я открыл ноутбук и увидел Шэнну на целой куче сайтов со светскими сплетнями (я пытался сопротивляться желанию их читать, но не смог), где она была с каким-то актером. Я по-прежнему думаю, что так она отплатила мне за те письма. У меня была аритмия, врачи лишили Шэнну возможности звонить мне или навещать меня. Оправданно это или нет, но в любой другой период своей жизни я, вероятно, простил бы ее за что угодно, а после столь драматичного события, как авиакатастрофа, мне пришлось систематически избавляться от всего беспорядка в своей жизни. И начал я с нее.

Постепенно мне становилось лучше. Каждое утро меня сажали в большой металлический таз и терли ожоги металлической щеткой. Я был в агонии, но это означало, что есть прогресс. Мне пришлось заново учиться ходить, и сначала я пользовался ходунками. Через пару дней мне удалось дойти до душа, и я впервые помылся без металлического таза и металлической щетки. Это было похоже на оргазм. Я стоял в душе один, меня не держало пятеро человек, не было никакой щетки, и я ощущал, как по спине бежит вода. Это был огромный прогресс, потому что очень долго у меня в члене был катетер, а сходить по-большому мне помогали медсестры. От этого я чувствовал себя двухлетним ребенком.

Алабаме и Лэндону долго не разрешали меня навещать, и это было очень тяжело. Мое тело было словно одна большая открытая рана, и ко мне не пускали почти никого из посетителей, потому что я мог подхватить инфекцию. Когда детям наконец разрешили прийти, Бама приподняла мой больничный халат, потому что ей было любопытно, что у меня под ним, и дети увидели катетер. Они испугались, что у меня из пениса выходит какая-то большая трубка, и выбежали из палаты.

В середине декабря, когда меня наконец выписали спустя одиннадцать недель после авиакатастрофы, я понял, что правая нога уже не будет такой же, как прежде, зато по крайней мере мне удалось ее сохранить.

Когда я наконец вернулся домой, мне назначили другой набор лекарств, и на меня обрушилась реальность. Я пропустил похороны Криса. Я пропустил похороны Че. Адам выписался из больницы три месяца назад: когда я приехал домой, то узнал, что он только что летал на самолете. Я поверить не мог, что он сел в самолет.

Я еще не совсем поправился – все мои ноги были в открытых ранах. Каждый день я звонил Курту Ричардсу, ассистенту доктора Гроссмана. Им приходилось постоянно проверять мои рецепты на лекарства: иногда мне выписывали их неправильно, и я принимал в три раза больше антикоагулянтов, чем нужно, и это вызывало серьезное внутреннее кровотечение.

Ноги не заживали, а спал я по часу в день. Меня мучили кошмары и воспоминания. Мне не хотелось выходить из дома, не хотелось садиться в машину. Каждый день мы прорабатывали мою травму с психотерапевтом Джонатаном Саймоном, который приходил ко мне. Я всё время звонил Курту и спрашивал, когда можно будет перестать пить лекарства, потому что от них я чувствую себя сумасшедшим. Он отвечал: «Не знаю. Возможно, тебе придется принимать их всю оставшуюся жизнь. Так у многих пациентов».

Я словно смотрел в лицо смерти. Мне снились сны о смерти и авиакатастрофе. Когда я не спал, то постоянно готовился к худшему и ждал, что что-то произойдет. Я признался Скинхеду Робу, что хочу покончить с собой. Я знал, что мне нужно как-то адаптироваться, – я был очень близок к тому, чтобы лечь в психиатрическую больницу.

Примерно через месяц у меня зажили ноги, и я стал потихоньку ходить на прогулки. Мало-помалу мне становилось лучше, хотя осталась отрыжка со вкусом топлива.

Когда я встретился со Скинхедом Робом, он спросил: «Как дела, чувак? Всё еще принимаешь кучу лекарств?» Я ответил, что у меня их всего три или четыре вида, а он сказал: «Бро, не хочу тебя пугать, но ты уже не тот, что прежде».

Он был прав: я знал, что Скинхед Роб не станет меня обманывать.

Потом я как-то услышал, как дядя разговаривает с папой. Дядя сказал: «Ты заметил, что Трэвис какой-то медленный?» Я стал прислушиваться к тому, что обо мне говорят, и решил, что всё это мне нужно преодолеть. Я ни с кем не спорил – просто перестал принимать все препараты, на которых, как мне сказали, я буду сидеть всю жизнь. Мне нужно было доказать, что все не правы.

Как-то раз я пошел к Курту, и он спросил: «Ладно, что ты сейчас принимаешь?» – «Ничего».

«Правда?»

«Да, чувак, ничего не принимаю».

«А как ты себя чувствуешь?» –

«Я в порядке, – ответил я. – Время от времени курю травку, а так я в норме».

Мы виделись с Куртом еще пару раз. Он сказал мне, что я поправился, и не мог поверить, что я больше не принимаю лекарств: «У меня есть пациенты, которые пережили по-настоящему ужасные, травматичные несчастные случаи, и они сидят на медикаментах пожизненно. Так что не поддавайся гордости: если они тебе нужны, принимай. Будет лучше, если ты отнесешься к этому разумно».

Лекарства мне больше так и не понадобились. Я гордо смыл их все в унитаз. Я перестал принимать болеутоляющие, как только выписался из больницы, а теперь бросил и средства от биполярного расстройства. После стольких таблеток – мне давали девятнадцать-двадцать рецептов за раз – мысль о том, чтобы принимать их ради кайфа, как раньше, казалась мне безумием. Так я покончил с таблетками.

Больше всего у Трэвиса нас беспокоили сильные ожоги ног, требующие пересадки кожи. Со временем, уже после выздоровления, они могут привести к функциональным проблемам. Если появятся контрактуры – то есть если кожа стянется, – это может повлиять на способность ходить. А это может дорого ему обойтись – ведь ноги нужны ему и для игры на ударных. С этой проблемой мы столкнулись в операционной: нам нужно было удалить поврежденные ткани, чтобы кожа восстановилась, но не слишком много, потому что чем больше кожи остается, тем ниже риск получить тяжелые контрактуры. Наконец мы сделали ему пересадку кожи, и операция прошла хорошо.