Михаил Рыклин - Обреченный Икар. Красный Октябрь в семейной перспективе

Я была у Гоглидзе, в секретариате Берии – они мне бубнили одну свою вражескую шпаргалку: “Ваш муж враг. Откажитесь от него письменно, и вы будете жить спокойно”…

Братьев мужа знала только с лучшей стороны, они всегда были образцом твердого служения марксизму-ленинизму, партии» [355].

Что ж, на дворе стоял 1955 год: Берия и Гоглидзе сами были расстреляны как «враги народа».

28 декабря 1955 года ленинградское дело моего деда было «прекращено производством за отсутствием состава преступления». Состав же преступления тех, кто фабриковал и, главное, заказывал миллионы подобных дел, не готовы были расследовать ни в СССР тогда, ни в России теперь. Огромная литература на эту тему существует, но юридического осмысления и решения на этот счет нет.

На тех же основаниях в 1956 году было закрыто колымское дело деда.

Из пяти «стукачей» допросить в процессе реабилитации удалось только одного. Один из доносчиков после освобождения погиб в Магадане. Другой умер на общих работах в 1942 году. Третий, Кадраилов, чудовищно – даже по масштабам того подлого времени – много «наклепавший» на Журавлева и Берзина, умер в лагере 16 января 1943 года. Следы еще одного информатора после освобождения затерялись. Пятый доносчик, Цитовский, в 1955 году еще сидел (по второму разу) в Дубровлаге. На допросе он подтвердил: Чаплин читал в присутствии других заключенных стихи контрреволюционного содержания, говорил, что сидит ни за что. Показания о «террористических намерениях» дал под угрозой: Пинаев грозил карцером или переводом в такое место, откуда не возвращаются.

Судя по судьбе этих пятерых людей, представления о привилегированном положении «стукачей» в лагерях преувеличены. Не случайно Варлам Шаламов, не отрицая очевидной гнусности этого ремесла, и их отнес к племени колымских мучеников.

Дело закрыли, но загадка осталась. Как же все-таки приговоренный к расстрелу зэк мог оказаться на Верхнем?

Тем более что 11 августа 1956 года Военный трибунал Дальневосточного военного округа в Хабаровске выдал родственникам справку следующего содержания:

«По имеющимся в Военном трибунале Дальневосточного военного округа официальным данным, гр. ЧАПЛИН Сергей Павлович, 1905 года рождения, уроженец села Мигновичи, бывшей Смоленской губернии, находясь по приговору Военного трибунала от 20 августа 1941 года в местах заключения, умер [курсив мой. – М.Р. ] 14 февраля 1942 года.

Справка выдана Военным трибуналом Дальневосточного военного округа на предмет предъявления в органах ЗАГС-а.

Зам. Председателя Военного трибунала

Полковник юстиции Ярин».

Из справки следует, что приговор не был расстрельным или, что тоже вероятно, первоначально расстрельный приговор был заменен добавкой к сроку. Тогда становится понятно, каким образом дед после «Вакханки» и суда в поселке Усть-Омчуг оказался на Верхнем.

Но почему нигде, ни в одном юридическом документе ни словом не упоминается эпизод с протестом на Верхнем, в двух разных вариантах (в «Убийстве» и в «Саночках») рассказанный Жженовым?

И это тоже объясняется, если допустить, что расстрельный приговор Чаплину потом смягчили, заменили, скажем, «десяткой».

Представьте себе: Ворон пригоняет на 17-й и дальше, в Оротукан, заключенного, которому вы только что смягчили приговор, а он такое учудил; невиданное дело: осмелился открыто протестовать! Как вы поступили бы в таком случае, тем более в начале большой войны с неизвестным на тот момент исходом? Доложив начальству об эксцессе, рискуешь не просто карьерой, а головой. «Это кто там смягчил приговор смутьяну? Подать сюда Тяпкина-Ляпкина!»

Вот и решили изъять эпизод с протестом из обращения, сделав вид, что 14 февраля 1942 года был приведен в исполнение приговор, вынесенный 20 августа 1941 года.

Я на сто процентов исключаю, что Жженов эту сцену придумал – слишком большое значение имела она в его жизни, слишком много раз он рассказывал ее во всех подробностях. Да и как мемуарист Георгий Степанович заслуживает полного доверия. Мемуары он действительно написал поздно, кое-какие мелочи за полвека подзабылись, но в целом передал все, до деталей, верно (его описание лагерного быта можно перепроверить по «Колымским рассказам» Шаламова, «Крутому маршруту» Евгении Гинзбург, «Пути» Адамовой-Слиозберг, мемуарам генерала Горбатова – все сходится один к одному).

Да и вероятность того, что доходяга с касситеритового рудника образца 1941 – 1942 годов по прозвищу Артист выживет, прославится, да еще на старости лет напишет мемуары, была ничтожно мала.

Не будь дела на «Вакханке» (о котором Жженов не знал), Ворон тут же донес бы о нем рапортом начальству, с его согласия раструбил бы на всю Колыму о пресечении бунта (тогда и из мухи-то лепили слона, а тут, подумать только, самый настоящий прямой бунт). Моему деду тогда был бы вынесен расстрельный приговор за протест, а не за песни на «Вакханке»! Но кто-то – скорее всего вышестоящий – помешал это сделать. По чьему-то приказу Ворон вынужден был положить столь выигрышный для карьеры эпизод под сукно.

А формулировка «умер в местах заключения» по тем временам вполне могла в слегка закамуфлированном виде скрывать в себе и расстрел.

В сохранившемся в семейном архиве письме от 18 октября 1989 года моя мама писала, что «сведения об отце, сообщаемые в этой справке, лживы от начала до конца». Она прочитала в журнале «Огонек» за 1988 год рассказ Георгия Жженова «Саночки», в котором сообщается о протесте и столкновении с Вороном, и решила, что расстреляли ее отца за это. Да, фактически это так и было, но ни в одном юридическом документе этот эпизод, повторяю, не упоминается, никакого приговора ему за это вынесено не было. Юридически (насколько можно вообще говорить о праве в те темные времена – другой вопрос) Сергей Чаплин был расстрелян по приговору, вынесенному 20 августа 1941 года ему, Журавлеву и Берзину по статье 58-8 УК РСФСР (террор). Колымское дело своего отца мама получила и переписала позже, в 1992 году, поэтому думала, что на Верхний Чаплин попал вместе с Жженовым.

Действительно в июне – начале июля 1941 года бабушка получила последнее известие от мужа, состоявшее всего из четырех слов: «Не жди. Выжить невозможно». Но послано оно было не с Верхнего, а из следственной тюрьмы НКВД в поселке Усть-Омчуг, где Чаплин вместе с подельниками после ареста на «Вакханке» находился под следствием.

Впрочем, это не единственное темное пятно во всей истории. Сохранилось письмо моей бабушки Александру Чаплину, написанное еще до реабилитации, где есть такой пассаж: «Александр Павлович, я получила справку о смерти Сергея, но удивлена датой. Ведь они все время называли 26 августа 1941 года. Что это значит? Стоит ли снова куда-то писать?»