Соломон Волков - Диалоги с Евгением Евтушенко

Волков: Ахматова никогда не говорила о разговоре с Хрущевым.

Евтушенко: Да, да. Короче говоря, я на следующее утро примерно так набрасываю редколлегию. Коржавин там был, я помню. Интересная позиция была у Роберта Рождественского, он не участвовал с нами в этом деле, в этой идее. Но он был секретарем Союза писателей, уже тогда, учтите! Из всех нас – один. Мы были только при московском Союзе, вокруг Степана Петровича Щипачева, которого потом прогнали.

Прихожу к Георгию Маркову, секретарю Союза писателей. А Марков говорит мне: «Евгений Александрович, несмотря на то что я член партии, я когда-то скрыл – нет, не то чтобы скрыл, но старался не афишировать, что у меня были родственники раскулачены. И был у меня приятель, который сейчас является моим заместителем, – Сергей Сартаков. Может быть, вы считаете нас за средних писателей, но это неважно. Но вот что важно: знаете, почему я его позвал на этот пост? А потому, что этот человек меня выручил когда-то и поддержал в тяжелый момент. Я знаю, что могу на него положиться. А как вы с нами, с бюрократией-то, будете бороться и захватывать власть в Союзе писателей, если вы так себя ведете по отношению друг к другу? Чего вы добьетесь?» Я говорю: «Что вы имеете в виду?» А он мне подвигает бумагу: «У меня Андрей Андреевич Вознесенский был минут сорок назад и принес вот это заявление…» И там написано: «Мы, нижеподписавшиеся, Катаев, Аксенов и Вознесенский, заявляем, что от нашего имени поэт Евгений Евтушенко обратился, не ставя нас в известность, к Генеральному секретарю нашей партии, и с его идеей нового журнала мы ничего общего не имеем и не желаем иметь». «Ну и как вы нас победите, Евгений Александрович? Я бюрократ, а это указание Генерального секретаря – дать вам журнал. Тут написано: „Согласен по всем пунктам с товарищем Евтушенко“, так? Еще осталось несколько дней до съезда, так что давайте к съезду всё оформим. Завтра будет заседание по этому вопросу, будем разбирать вашу заявку, рассматривать. Я думаю, что мы не можем пойти против мнения Генерального секретаря».

Ну, собираемся. Зачитывается моя заявка. Первым Сергей Михалков выступает и говорит: «Т-товарищи, что тут г-говорить… Из-з-насилование, как говорится, Женечка, неизбежно. Ну, конечно, мы голоснем. Генеральный секретарь поддержал? Так что тут тратить время? Давайте займемся уже съездом, поговорим о перспективах его. Вынесем резолюцию, и всё. Я, конечно, буду „за“». Марков сказал: «Да, товарищи, это практически указание Центрального Комитета». Он не говорил о письме Катаева, Аксенова и Вознесенского. Может, он поставил их в известность заранее, но на заседании не говорил.

Единственный, кто вел себя по-другому, был Роберт Рождественский. Я тогда первый раз увидел товарища в роли секретаря. Роберт так высказался: «Ну что же, я тоже, конечно, буду голосовать „за“. Журнал нужный, это нужно нашей молодежи. Хотя я должен сказать Евгению Александровичу, – он меня назвал по имени-отчеству! – что тут должно быть идеологическое обоснование позиции журнала. Надо показать идеологическую основу, а про нее в заявке ничего не написано. Просто указано на воспитательное значение, а там – чисто литературный подход. Обязательно должно быть несколько фраз, которые отчетливо подчеркнут идеологическую направленность этого журнала, то есть его партийную направленность». И Михалков, и Марков даже поморщились: они на этом уровне в своем кругу уже так не разговаривали. И в нашем кругу так не полагалось. Я никогда больше от Роберта ничего подобного не слышал. Ну, может быть, он так говорил потому, что это было его первое заседание.

Волков: Но ведь в итоге журнал все-таки не разрешили? Почему же при прямом указании Брежнева все-таки похоронили эту идею?

Евтушенко: Ну, а что потом случилось, вы забыли? Чехословакия, вторжение…

Волков: Но какое прямое отношение имели чешские события к новому литературному журналу, в котором можно было дебютировать молодым авторам?

Евтушенко: Акак это можно было доверить такому человеку, как я? Который выразил протест против вторжения, послал телеграмму Брежневу? Вопрос даже не поднимался больше. Это было для меня очень большим испытанием. И это был первый случай серьезных расхождений в рядах нашей группы.

Волков: То есть ваша сплоченная группа шестидесятников не выдержала испытания властью при первом же практическом шаге. Как только пирог власти приблизился, уже пах вкусно…

Евтушенко: Повторяю: в моем письме ничего не было против них сказано, ничего! Они раззарились просто потому, что я не попросил у них санкции.

Волков: Я думаю, здесь уже включились личные чувства ревности.

Евтушенко: Ну, правильно. Я добился того, чего они не добились, и как бы унизил их этим. Для меня это было чудовищно просто.

Волков: То есть шестидесятники как сплоченная группа кончились раньше, чем кончились шестидесятые годы?

Евтушенко: Совершенно верно. А потом мы уже шли каждый своей дорогой. После этого знаете что еще было у меня с Аксеновым? Аксенов, Поженян и Овидий Горчаков, работник КГБ бывший, написали под общим псевдонимом «Гривадий Горпожакс» книгу, детективную.

Волков: Пародийный роман «Джин Грин – неприкасаемый», про шпионов.

Евтушенко: Но это невозможно было читать. И я написал в «Литгазете» веселую статью-рецензию «Письмо Горпожаксу, эсквайру». Это шуточная была статья, просто: «Чем, ребята, занимаетесь? Бог знает чем!» И вдруг, боже, что поднялось! Какие мне письма стали писать! Даже Поженян. А Аксенов написал, что «негигиенично со мной здороваться». Они сказали, что я «сломал» им переиздание, нанес им денежный урон, так сказать. Конечно, они для заработка это делали. Обвинили меня в том, что я рецензию написал по заказу! Вот так всё это было… Всё это слиплось… И тут уже Евгения Семеновна Гинзбург, когда это всё уже началось…

Волков: Пыталась вас еще помирить?

Евтушенко: Да.

Волков: Но примирения не произошло, как я понимаю?

Евтушенко: Нет, никогда. Они даже меня не пригласили в альманах «Метрóполь». Но я бы и не пошел в «Метрополь». Я знаю, они между собой говорили, что Евтушенко, в отличие от всех нас, стоит на социалистических позициях. Ни на каких позициях я не стоял, дело всё в том, что я Васе когда-то сказал одну вещь… Он написал статью, которой добивались от меня и от Вознесенского. Покаянную. Вознесенского я просто спас, мы с Галей его отговорили. Он очень испугался, когда Хрущев на него кричал. Из нас тогда выдалбливали слова благодарности Хрущеву. И Вознесенский пришел ко мне, показал черновик. А я сказал ему: «Так нельзя, Андрюша. Это надо написать, но только так написать, чтобы это не напечатали». И тогда мы так точно и сделали.