Соломон Волков - Диалоги с Евгением Евтушенко

Когда я был депутатом СССР от Украины – это было в 1989 году, – мне не был известен ни один депутат, который в свою программу официальную включил бы требование отменить все выездные комиссии, унижающие достоинство советского человека. Эта формулировка стояла только в моей программе, которая висела по всем стенам. Вот этим я очень горжусь! Когда отменили выездные комиссии, знайте: это сделал депутат от Украины Евгений Евтушенко.

И даже у меня был случай с Андреем Дмитриевичем Сахаровым. Не то чтоб мы спорили по этому поводу. Он мне сказал: «Ну, это вопрос частный». Я говорю: «Нет, это не частный вопрос, Андрей Дмитриевич, это очень важно. Очень важно! Вот если бы вы были выездным человеком, наверное, вы гораздо раньше пришли бы к правозащитничеству». Он улыбнулся: «Ну, поскольку этого со мной не было, мне трудно говорить в сослагательном наклонении».

Волков: Но Сахаров же объявил голодовку в свое время за право выезда его падчерицы из Советского Союза, так что это достаточно важным было и для него.

Евтушенко: Я приведу вам пример, как унизительно это было. Михаил Светлов разводился с женой – она выходила замуж за Бруно Понтекорво, засекреченного физика-итальянца, и после замужества ее тоже могли уже не выпустить за границу вместе с ним. И она попросила Светлова: «Миша, хоть ты свози меня, пока я еще выпускаемая, куда-нибудь. Кстати, есть путевка во Францию и в Испанию. Вот ты и посмотришь свою Гренаду [94] «Гренада» – известное стихотворение Михаила Светлова, опубликованное в 1926 году. , Миша». И Светлов мне рассказывал, как он пришел в выездную комиссию, где сидела такая молоденькая девочка, его поклонница, которая принесла книжки ему на подпись и очень уважительно с ним разговаривала. Но вдруг она начала его наставлять: «Михаил Аркадьевич, я знаю, что вы выпить любите. Пожалуйста, возьмите с собой, конечно, пару бутылочек водки, но лучше с товарищами по вашей группе выпейте… Или вот вы иногда рассказываете анекдоты – а вдруг какой-нибудь иностранец использует это против Советского Союза?» Светлов слушал-слушал ее и говорит, – это он мне сам рассказывал: «Почему вы меня поучаете, родная моя? Разве я заслуживаю этого?» А она ему: «Но ведь вы же ни разу не были за границей!» – «Нет, – говорит, – девочка, вы ошибаетесь! Я там был в качестве майора Советской армии. Я освободил пять европейских стран и входил во многие лагеря смерти, спасая людей! И после этого вы почему-то поучаете меня, как я должен себя вести?!» И Светлов разорвал свою анкету: «Лучше я никуда не поеду!»

А когда я был в Испании – Михаил Аркадьевич уже умер, – я вспомнил его рассказ. Мы проезжали по Гренаде, и я попросил шофера остановить машину. Я взял носовой платочек, который был у меня, слава богу, чистый, собрал эту рыжеватую красноватую землю Гренады в платок и привез к нему на могилу. Он похоронен на Ваганьковском. И мы вместе с Ярославом Смеляковым и режиссером и актером театра Ермоловой Семеном Гушанским – они оба тоже были друзья Михаила Аркадьевича большие – вместе соединили гренадскую землю с землей на могиле Светлова. Я исполнил долг перед одним из своих учителей. Теперь вы понимаете, что я чувствовал, когда услышал ответ девочки?

Волков: В том-то и дело, что советских реалий люди уже не знают, не понимают.

Евтушенко: Наши дети в другом обществе уже растут. А ведь когда-то вступление в романе «Ягодные места» я писал как страницы фантастического романа. «Наступит же когда-нибудь момент, – подумал космонавт, – у меня космонавт там был, – когда какой-нибудь лесоруб с той же самой станции Зима, просыпаясь, скажет: „Ну чё, Машка, вот и отпуск уже на носу. Ну, куда мы сейчас подадимся с тобой? Европу мы уже посмотрели! Ну, может, в Китай? Там поближе, говорят, что у них сейчас там поинтереснее…“» Я помню, как Нагибин, который рецензировал эту книгу, смеялся. «Конечно, смешно было читать, как просыпается какой-то сибирский слесарь и думает, куда ему рвануть в отпуск, в какую страну?» А все-таки так случилось…

Волков: Когда об этом вспоминаешь, то чувствуешь себя действительно более оптимистично. Но когда думаешь о том, какой еще длительный путь впереди и насколько он оказался непрямым, а зигзагообразным, то становится немножко печально.

Евтушенко: И тем не менее – я и сам изумляюсь – начали наконец появляться путеводители на русском языке во всех странах. Вот я встретил в Помпеях воронежских ребят. Бедные студенты с рюкзачками, автобус совершенно какой-то облупленный, в котором они ночевали… Я даже им стихи почитал. Понимаете, кто-то ездит за границу, чтобы оттянуться, как говорится. А кто-то приезжает и вольно и невольно сравнивает, делает выводы. И перестает идеализировать заграницу или, наоборот, демонизировать. Всё это постепенно ведет к нормализации положения России в мире. Это, конечно, гигантский шаг. И последствия у него будут, которые нельзя предсказать. Но я убежден, что в целом это скажется очень хорошо.

Волков: Одним из главных символических эпизодов, связанных с концом Советского Союза, стал вот этот: 25 декабря 1991 года над Кремлем опустили советский флаг, и вместо него поднялся флаг России. Как вы к этому событию отнеслись и где вы в это время были?

Евтушенко: Я был там. Стояло огромное количество людей. Разных. Молча. Никто не торжествовал, но и не рыдал. Вот когда спускали флаг – некоторые заплакали, это правда. Ну конечно, под этим флагом мы столько лет жили… И я написал стихотворение, в котором попытался сам для себя выяснить, что для меня означал флаг этот, для моего поколения. А потом я поехал в Америку и прочел перед выступлением эти стихи Альберту Тодду. Он сказал: «Очень сильные стихи». Я говорю: «Берт, давай переведем это стихотворение и прочтем сегодня», – мы часто так делали, вместе с ним переводили. «Ну, давай попробуем». Потом прочли – вроде получилось, хотя это всегда очень трудно. И вдруг Тодд мне говорит: «Жень, может, все-таки не стоит их читать?» Я говорю: «Почему?» – «У нас многие могут этого не понять. Я понимаю твои чувства, меня тронуло это стихотворение, но некоторые могут подумать, что ты хочешь возвращения советского флага, коммунистической системы и всего, что с этим было связано. Учти, – говорит, – у вас была американская антипропаганда, у нас была советская антипропаганда, и это отразилось на многих. Они могут неправильно тебя понять, вообразить, что ты сталинист. Кто знает, как люди будут реагировать?» Я говорю: «Давай все-таки попробуем». – «Ну, как хочешь», – сказал он. И я прочел это стихотворение по-английски. Я только начало прочел по-русски, чтобы услышали, как оно по-русски звучит. И вы знаете, поразительно, как его приняли. Очень вдумчиво. Были такие умные аплодисменты… Не бурные, а вот такие думающие. И люди очень внимательно слушали.