Соломон Волков - Диалоги с Евгением Евтушенко

Волков: Как вы помните, одна из идей Солженицына, которая в тот момент казалась многим чрезвычайно еретической, была следующая: Россия должна сохраниться в союзе с Украиной и Белоруссией и северными областями Казахстана. А все остальные пусть отделяются, считал Солженицын, которого почему-то обвиняли в монархизме, в стремлении воссоздать великую Российскую империю и еще в каких-то невообразимых грехах. Но на тот момент это была, напротив, радикально демократическая идея. Гораздо более демократическая, чем позиция того же Горбачева. Но Горбачев даже рассматривать не стал подобную возможность усеченной державы. А в итоге, как мы знаем, Россия осталась одна.

Сейчас мы наблюдаем за начальными попытками реконституции, как сейчас говорят, восстановления какого-то союза смежных государств. И опять-таки, как вы знаете, к самой этой идее и в самих республиках бывших, и в Европе относятся чрезвычайно амбивалентно. Потому что многие видят за этим попытку восстановить империю в том или ином виде. Советскую империю. А как вы считаете?

Евтушенко: У нас, конечно, есть люди, у которых эти имперские тенденции в головах. Я просто бы хотел, чтобы между нашими народами существовали связи, исторически сложившиеся, которые жалко терять.

Волков: Но они на глазах исчезают, эти связи. В Тбилиси молодежь с гораздо большей охотой и рвением изучает английский, нежели русский. То же самое происходит в Прибалтике. То есть на глазах вымывается – и вымывается с невероятной быстротой – весь накопленный за многие десятилетия культурно-исторический опыт, который казался неотъемлемой частью всего этого пространства.

Евтушенко: Да, у нас было общее культурное пространство. Если говорить о литературе, вспомним: Расул Гамзатов принадлежал к маленькому народу дагестанскому, но его книги издавались миллионными тиражами, он был одним из самых любимых поэтов не просто России, а всего Советского Союза. Или Чабуа Амирэджиби, классик грузинской литературы. Или Нодар Думбадзе. Это были общесоветские писатели, которых читали везде. Латышских писателей переводили на якутский язык и наоборот… У нас было огромное культурное пространство, и оно разрушилось. А ведь эти культурные связи уходили во времена еще и Пушкина, и Грибоедова. Пастернак очень здорово когда-то написал: «Страны не знали в Петербурге, / И злясь, как на сноху свекровь, / Жалели сына в глупой бурке / За чертову его любовь. / Она вселяла гнев в отчизне, / Как ревность в матери, но тут / Овладевали ей, как жизнью, / Или как женщину берут» [95] Стихотворение о Грузии «Волны». (1931 г.) . Даже во времена имперского завоевательства происходили разные процессы. И семейные, брачные узы завязывались между крупнейшими аристократическими семьями, и действительно братские отношения были. Вспомним, как русская интеллигенция – Брюллов и другие – устроила аукцион…

Волков: …когда выкупали крепостного Тараса Шевченко.

Евтушенко: И это общее культурное пространство работало на всех. Например, в Грузии был журнал, адекватный «Новому миру», – «Мнатоби». Пятьдесят тысяч подписчиков у него было! А теперь, по-моему, пять тысяч издается. Сейчас во многих республиках писатели не могут жить на свои гонорары, а когда их переводили, они получали за это вполне приличное вознаграждение. А театры! А грузинский кинематограф!

Я не могу квалифицировать отношения между нашими республиками как колониализм только русский. Я помню, когда Абуладзе сделал свою замечательную картину «Покаяние», как мы пробивали ее в Москве. И когда я возил в Грузию свой фильм «Похороны Сталина» – мне тоже говорили, что взволнуются грузины, а они прекрасно приняли этот фильм. Нодар Думбадзе открывал показ «Похорон Сталина». Я помню, как грузинского поэта Мухрана Мачавариани снимали с должности, а я перевел его стихи и напечатал их в «Правде»… Мы помогали друг другу, у нас был общий враг – цензура, бюрократия. Мы дружили с латышскими и литовскими поэтами, очень хорошими, – Юстинасом Марцинкявичюсом и другими. Это были поэты не только своих республик, своих маленьких языков, а поэты большого культурного пространства, это был уникальный культурный опыт. Мне жалко, что это всё пропало.

Может быть, это было невозможно просто исторически, кто знает? Но я жалею, что Советскому Союзу мы сами не дали шанса превратиться в нечто другое, в другое политическое образование. Я считаю, что можно, не возвращаясь к имперским взаимоотношениям – это и не нужно, и не получится, – но вернуться, возродить общее культурное пространство. Мы столько вместе всего испытали! Товарищ Сталин был большим интернационалистом, когда сажал. Замечательные грузинские поэты погибали – тот же Чабуа Амирэджиби…

Волков: Тициан Табидзе, Паоло Яшвили…

Евтушенко: Вот украинские националисты говорят о голодоморе – а что, у нас голода, что ли, не было, в России? У нас был общий враг – бюрократия сталинского типа, которая искажала само понятие «дружба народов», но она тем не менее существовала, эта дружба! Это разве был неискренний фильм, про грузина, который воевал…

Волков: Да-да, «Отец солдата», с Серго Закариадзе в главной роли.

Евтушенко: Замечательный Серго Закариадзе! И картины, которые были сделаны во многих республиках, становились общими. Советскими! Их смотрели везде. И просто жалко, что столько хорошего было потеряно. Хотя что-то мы пытаемся сейчас возродить, потому что не можем не чувствовать себя родными людьми.

Волков: Это очень сложная проблема. Я вырос в Риге, с детства знал латышский язык. Учился в латышском классе в латышской школе, и, кстати, с похвальной грамотой окончил. Я хорошо знал настроения латышской интеллигенции – элиты культурной Латвии. Уже тогда, в 1960-е – начале 1970-х годов, о русских иначе, как «русские оккупанты», не говорили. Говорили и похлеще – «русские свиньи». И настроения были очень в этом смысле радикальные. Поэтому для меня всё последующее развитие событий было совсем не сюрпризом. Сейчас, когда я разговариваю со своими латышскими друзьями, я вижу как бы две тенденции. Одна представлена Раймондом Паулсом, с которым я в одной музыкальной школе учился в Риге: я поступал туда, а он ее оканчивал. Паулс как раз говорит и совершенно этого не стесняется, что с распадом Советского Союза были нарушены очень многие культурные связи, – то есть именно о том, о чем говорите вы. А с другой стороны, я знаю латышских художников и композиторов, которые до сих пор о советском иначе как о периоде русской оккупации не говорят, и их мечта – избавиться от этого наследия и перейти на совершенно иные – европейско-атлантические рельсы. Что из этого получится – никто не знает. И даже они не знают. Но они этого хотят.