Соломон Волков - Диалоги с Евгением Евтушенко

Евтушенко: Да, но я бы сказал, что история не сказала своего последнего слова. Не дала последнего ответа. И очень бы хотелось, чтоб он был положительным. Да, рука должна быть и сильной, и чистой. Одновременно чтоб это было. Вот только это не всегда получается. Вот, скажем, у Петра i рука была…

Волков: По локоть в крови.

Евтушенко: Да, но не всегда же. Она была и по локоть в стружках, правда?

Волков: Да, это еще один вечный и трагический российский парадокс.

Евтушенко: В золотых стружках была. Петр был вдохновенный человек, очень талантливый, а с чего начал? Рубить головы стрельцам. Сколько ему было – лет шестнадцать-семнадцать тогда? Все-таки это отразилось на нем.

Волков: Предполагается, что он участвовал в пытках, которым подвергался его собственный сын. Историки склоняются к тому, что пытки были и, конечно, не могли совершаться помимо воли Петра. Алексей все-таки царский сын. Так что это на самом деле страшноватый сюжет. И для меня он очень важен в итоговой оценке Петра как личности. У меня, помню, был на эту тему разговор с Шостаковичем. Его это очень тревожило.

Евтушенко: А вот мне очень нравится Петр-плотник, Петр-созидатель. А там, где это переходило к топору и к дыбе, – тут уж он перестает быть моим героем. Но я думаю, что так было со многими правителями в истории человечества.

Волков: Однако многие нации приходят все-таки к консенсусу какому-то. Вот как Франция пришла к консенсусу в отношении Наполеона, у которого тоже руки по локоть в крови и, может, даже еще повыше. Но согласилась же Франция, что это их национальный герой и что он, может быть, величайший француз, правда?

Евтушенко: В моем фильме «Детский сад» есть крошечный эпизод: эвакуация, поезд, сидит буфетчица, обхватив ногами большую люстру и разные причиндалы, которые она захватила, и среди них статуэтка Наполеона, которая падает при движении поезда. И еще – это просто случайно вышло, даже без всякого второго смысла – попалась мне базарная картинка на станции Зима в каком-то доме, я попросил ее для съемки: Наполеон в санях, удирающий из России. Так вы представляете, что на пресс-конференции по поводу моего фильма «Детский сад» все французские корреспонденты сконцентрировались на том, что я имел в виду, когда дважды показывал Наполеона? Они обиделись. Обиделись! Хотя, может, и приписали Наполеону слова, которые он сказал: «Этот овраг, надеюсь, мои доблестные кирасиры заполнят собой, и потом по ним пройдут другие»? Может, это придумали? А если это правда – это чудовищно! Но я в это не верю.

Волков: Однако то, что это был человек, не склонный беречь ни своих солдат, ни тем более солдат противника, – это ясно. И он же ввел очень по тому времени прогрессивные реформы во Франции, ставшие образцом для всей Европы.

Евтушенко: Ну знаете, в сталинской конституции, написанной, кстати, Радеком, а не Сталиным, тоже было много хорошего. Красиво была написана. Только вот она не выполнялась. У нас вообще есть много неплохих законов, которые совсем не выполняются.

Волков: Ну, Россия – это страна, в которой если бы законы выполнялись, то жизнь была бы совсем невыносимой. Всё построено на том, что закон, когда он предлагается, уже как бы подразумевает невыполнение. И тогда жизнь становится возможной.

Евтушенко: Это правда. Это правда, ничего не скажешь. И потом – очень уж Россия большая, она как динозавр: пока закон доходит от головы до хвоста, он, закон, претерпевает большие изменения. Я это чувствую каждый раз, когда езжу по России. А я много раз пересекал всю Россию – до Владивостока или даже до Чукотки, до Камчатки. Я всегда это чувствовал. Но все-таки нет у меня ощущения, что какие-то подвижки, которые были сделаны и Хрущевым, и потом Горбачевым, и даже ельцинские шаги, и даже то, что происходит в последнее время, – что всё это зря. При том что мы жалуемся на одно, на другое, на третье – с ошибками, с тем, что нам не может нравиться и быть по душе, – все равно происходят какие-то и хорошие изменения. Что-то меняется все-таки.

Волков: В России удивительным образом – не очевидным образом – до сих пор ни народ, ни руководящая элита никак не могут решить одного фундаментального вопроса, который на самом деле имеет решающее значение: куда же Россия собирается идти и в какую сторону она собирается, как тот двуликий Янус, поворачивать свое истинное лицо. Она хочет быть лицом к Европе или она хочет смотреть на Азию? И об этот вопрос спотыкается один идеологический проект России за другим.

Евтушенко: «Так кем ты хочешь быть, Россия: / Востоком Ксеркса иль Христа?» – правда? Вот этот соловьевский вопрос [99] Перефразированные строки стихотворения Владимира Соловьева « Exorientelux » – «С Востока свет»: О, Русь! в предвиденье высоком Ты мыслью гордой занята; Каким же хочешь быть Востоком: Востоком Ксеркса иль Христа? .

Волков: Вы его, конечно, немного переиначили: получился Владимир Соловьев в редакции Евтушенко. Но от разрешения этого вопроса, который Тютчев сформулировал еще до Соловьева, очень многое зависит, бесспорно. Выбор окончательный не сделан до сих пор. И, боюсь, мы с вами этого выбора не дождемся…

Евтушенко: Какое счастье, что у меня есть Маша! Правда.

Волков: Она замечательная женщина. Вот я смотрел, как она помогает вам при съемках нашего фильма и как вы на это реагируете… Она вас понимает с полуслова и даже с полузвука, по-моему.

Евтушенко: Но мы с ней спорим дико. Я обожаю «Детство» и «В людях» Горького. Лежу в постели рядом с ней, читаю вслух и реву. А она смеется надо мной. И Маяковского она не любит – другое поколение, тридцать лет разницы.

Волков: Я тоже хотел возразить Маше, когда она сказала: «У Окуджавы нет плохих стихов». Да Окуджава вообще средний поэт. Он потрясающий, великий… не знаю, как назвать этот жанр. Бард? Нерусское слово. Создатель песен? Такого никогда не было в русской культурной истории и уже не знаю, когда будет. Но стихи… Читать их, по-моему, неудобство одно. Спасает то, что слышишь в уме музыку, голос.

Евтушенко: А слушать хорошо. Нет, он прелестный, прелестный…

Волков: Я вот сейчас подумал: обыкновенно мужчины стремятся к одному типу женскому – а ваши жены все разные, не похожи друг на друга.

Евтушенко: Но все они очень уважают Машу. Это для меня очень важно. Они к ней с огромным уважением относятся. Ни одна из них никогда не сказала ни одного плохого словечка о Маше. Она единственная, кто выдержал меня столько – двадцать пять лет!

Я увидел Машу, когда она пришла в Петрозаводске на мое выступление на местном ТВ. Мне тогда было плохо, и Марат Тарасов, мой друг, народный поэт Карелии, литинститутский еще мой товарищ, пригласил меня в Карелию. И я с ним нырнул туда, в Карелию. И вот я выступал в телестудии, аудитория небольшая была, человек сто собралось, подписывал книжки свои – и обратил внимание на одну руку. Рука какая-то была… мраморная. Поднял глаза – и лицо тоже мне очень понравилось. Я спросил: «Как вас зовут?» – «А зачем вам это?» – «Как, – говорю, – зачем? Вы же у меня просите автограф». – «А это не моя книжка. Я вообще не ваша поклонница, у меня мама ваши стихи любит, она меня послала. Я люблю Окуджаву больше. Простите меня, но я больше люблю Окуджаву…» Конечно, меня немножко это задело. Хотя Булат мой товарищ и друг, но все-таки…