Александр Васильев - Фамильные ценности. Книга обретенных мемуаров

– Зд-д-давствуйте, пани Бдусника!

На что та отвечала, ничуть не обидевшись:

– Пдавильно, пдавильно, я именно так говодю!

Рядом же, в усадьбе Маркучай, жил младший сын великого русского поэта Григорий Александрович Пушкин с супругой, виленской помещицей Варварой Мельниковой. Григорий и Варвара Пушкины часто принимали в своем просторном доме маминого дядю Дмитрия Гулевича с супругой. Подумать только, мама моя и я сам находились на расстоянии двух рукопожатий от самого Пушкина!

Имение Гулевичей в Павильнисе славилось лучшими розами в крае. Цвели бульденежи, гортензии, флоксы, пионы, турецкие маки, георгины, спиреи. Дом по-прежнему утопает в зарослях столетней сирени и жасмина. Огромные вековые липы создают живую изгородь нижнего сада, а необъятные дубы – границу усадьбы в верхнем лесу, из которого открывается чудесный вид на старый барочный Вильно с его колокольнями, башнями и куполами. Летом поспевают вишни, яблоки и груши, черная смородина и крыжовник, а осенью – даже и виноград. Имение населено упитанными виноградными улитками – эскарго, экспорт которых во Францию был важен в предвоенное время. Свою версию зимнего сада мама пыталась создать и в московской квартире на Фрунзенской набережной, выращивая всевозможные сорта южноафриканских фиалок, восковой плющ и замечательные вьющиеся растения. Впоследствии комнаты на нижнем этаже сдавались бабушкой в основном служащим железной дороги, а после ее кончины в 1965 году низ дома был продан в чужие руки и превратился в коммуналку.

Когда в начале 1990-х мне все же достались мои любимые комнаты в доме, вид их был, увы, неутешителен. В столовой располагалась мастерская по ремонту автомобилей, веранда была разрушена и заменена кирпичным подобием малоэлегантного бункера. Ярый идеологический противник “евроремонта”, я был вынужден, руководствуясь сохранившимися архивными семейными фотографиями и воспоминаниями мамы, восстановить утраты, прибегнув к музейной реконструкции и реставрации. Так, по старинным видам веранды удалось воссоздать в точности рисунок оконных рам и переплетов, заказать двери – копии утраченных и в антикварных лавках Вильнюса купить старинные замки к ним и недостающие ручки, идентичные сохранившимся с 1902 года. Восстанавливая пол, я ограничился решением снять слои масляной краски, скрывавшей старые, изъеденные жучком и потертые жизнью доски. Именно они, покрытые патиной времени и поволокой тяжелых десятилетий, и сохранили дух усадьбы. Цвет стен мне подсказывали картины, фотографии и назначение комнат. Фисташковый – для спальни, персиковый – для столовой, подсолнечный – для музыкальной гостиной со старинным петербургским роялем фирмы “Diederichs Freres” , соломенный – для веранды и так далее.

Сложности были и с мебелью: в сараях сохранилась лишь малая толика обстановки (да и та в состоянии тлена), которую мне все же удалось восстановить и дополнить. Впоследствии из антикварных лавок Вильнюса, Риги, Парижа и Москвы сподобилось достать необходимые элементы для веранды, двух спален, столовой, музыкальной гостиной и двух холлов. Дело было вовсе не в материальной ценности вещей, а в их соответствии времени и духу семьи. Так, ко мне попал черный диванчик faux renaissance , в точности такой же, какой был в доме у Клавдии Васильевны Игнатович, воспитавшей мою бабушку, Марию Рылову. То, что я его выбрал, не пример ли загадочной “генетической памяти”? Мама была счастлива! Особенно радостной находкой стал бамбуковый гарнитур “Микадо”, выполненный в 1880-х годах на виленской фабрике, который теперь стоит в столовой. Мебель в стиле японизм пользовалась тогда в России большой популярностью. Затем пришла серия венских стульев варшавской фабрики Wojciechów , черный гарнитур “фальшивый Людовик XVI” из Риги и кутаные кресла из подвала котельной на Фрунзенской набережной в Москве.

Одной из уникальных вещей нашей усадьбы является секретер модерн работы моего деда. Он был изготовлен в Вильно в 1908 году по рисунку из журнала “Нива” и отделан выжиганием, что было особенно модно тогда. Еще до революции дедушка увез его в новый дом в Москву. Секретер-путешественник затем достался по наследству моей маме, а после ее развода в 1958 году с Виктором Карловичем Монюковым остался у него. Мне удалось его получить назад – дорогой для семьи подарок от третьей жены Монюкова актрисы Любы Нефедовой – и водрузить его на старое место в доме.

Особенное внимание в усадьбе я уделяю книгам и журналам: тут много польских и русских изданий 1900-х годов, эмигрантских берлинских и парижских изданий 1920–1930-х годов, альбомов со старинными фотографиями и открытками. Старинный граммофон с пластинками, коллекция силуэтов 1900-х годов.

Картины всегда были моей слабостью, и первым, что я привез в “Кривой погурек”, были французские и бельгийские портреты бель эпок. Гордостью интерьера является плакат ведетты “Фоли-Бержер” Халинки Дорсувны за 1928 год, моей парижской приятельницы и вдохновительницы журналистского творчества. Кроме того, там собрано множество театральных работ и пейзажей кисти моего папы, но много и других русских работ. Особенно дорог мне автопортрет русской художницы-эмигрантки Веры Спичаковой, написанный ею в Кракове в 1936 году. После войны Вера эмигрировала в Венесуэлу, где подарила этот портрет приятельнице, другой художнице-эмигрантке Ирине Бородаевской, жившей затем в Чили. В мою бытность художником-декоратором оперы Сантьяго в конце эпохи Пиночета И.П. Бородаевская передала этот портрет Веры мне. Он висел одно время у меня в Париже, а потом нашел себе новый дом в “Кривом погурке”. Или работы известного караимского художника Бориса Эгиза, жившего в 1920-е годы в Константинополе и писавшего цвет эмиграции, – теперь и они в “Кривом погурке”.

Страсть к путешествиям дала мне идею создания в доме китайской спальни на манер Пьера Лоти. Живя и работая в Гонконге в 1990-е годы, тогда еще английской колонии, я частенько наведывался пароходом в португальский Макао на блошиные рынки и привез оттуда кое-какую красную лаковую мебель. Ею я смог обставить эту маленькую комнатку, которую в начале XX века “тетя Маруся” сдавала белорусскому поэту Янке Купале. А из Австралии я привез небольшую коллекцию ларцов и шкатулок 1890-х годов, облицованных иголками дикобраза, сделанных в Индонезии на острове Мадура. Их причудливый орнамент живо напомнил литовское народное ткачество и органично вписался в существовавший интерьер.

Будучи от рождения человеком театра и закулисья, я много лет коллекционировал фотографии с автографами звезд русской сцены Серебряного века и устроил их выставку в усадьбе. Там соседствуют Михаил Чехов и Вахтангов, Мария Кузнецова и Анастасия Вяльцева, братья Адельгейм и Вера Каралли. Поэтические воспоминания о давно ушедшей эпохе, застывшей в нашем доме. Последняя удача – автографы Майи Плисецкой, оставленные ею на старинном гримировальном зеркальце на веранде, когда здесь, в доме Гулевичей, французский телеканал “Арте” снимал о ней документальный фильм. Собрание забавных редкостей нашего дома часто экспонируют в музее А.С. Пушкина в близлежащем Маркучае. Вещи живут и вдохновляют многих, и это не может не радовать наш род.