Юрий Фельштинский - Джордж Оруэлл (Эрик Блэр). Жизнь, труд, время

Все эти неблаговидные и даже мерзкие действия как-то странно уживались с внутренним осознанием того, что собой представляет тот самый империализм (понимаемый как имперское господство), к которому главный герой испытывал ненависть, благоразумно скрываемую и остающуюся только внутренним чувством (в полной мере отражающим ощущения самого Эрика Блэра к концу его пребывания в Бирме):

«Мозг работал и работал (мозгам ведь не прикажешь “стоп” - известная драма недоучек, созревающих поздно, когда обидную судьбу не переделать), и Флори ухватил сущность родимой матушки империи. Британская Индия являлась тиранией, несомненно, благожелательной, однако все же тиранией, созданной ради грабежа. И ко всем белым на Востоке, всем этим сахибам, среди которых ему выпало существовать, Флори начал испытывать злобное отвращение - вряд ли, надо сказать, справедливое. В конце концов, публика не хуже прочей. Да и судьба их незавидна: отдать тридцать лет жизни службе на чужбине, чтобы, приобретя скромный доход, больную печень и шишковатую от тростниковых стульев задницу, вернуться в Англию и прилепиться к какому-нибудь захудалому клубу 272, - явно убыточная сделка. Впрочем, воспевать сахибов тоже нет повода. Бытует мнение, что англичан “на передовых постах” империи отличают активность и деловитость. Заблуждение. Помимо специалистов Лесного департамента и нескольких других ведомств, для грамотного ведения дел британские служащие, в общем-то, не нужны. Мало кто из них трудится с инициативой и напряжением провинциальных английских почтмейстеров. Почти всю административную работу исполняет младший, туземный персонал, а управляет всем в действительности армия. Подле армии чиновник или бизнесмен может копошиться вполне благополучно, даже будучи полным болваном. И большинство действительно болваны. Скопище чванных тупиц, холящих свою тупость за оградой из четверти миллиона штыков».

Надо сказать, что аборигены виделись Оруэллу созданиями не лучшими, чем их белые господа. Представленные автором персонажи, все как один, вели себя не только внешне как люди второсортные, почти животные, но и внутренне ощущали себя таковыми. Общение с англичанином, снисходившим на разговор с ними, рассматривалось ими как «величайшее счастье». Беседуя с двумя полукровками, потомками белых и бирманцев, обращенными в христианство, Флори думал, что эти «тщедушные, в солдатских обносках и огромных тропических шлемах... смотрелись парочкой хрупких поганок. Говорить с белым да еще рассказывать о себе было для них великим, величайшим счастьем». Обращались местные жители к белым, даже самого скромного положения, предваряя не только просьбу, но и любую реплику словом «наисвятейший», им же завершая ответ.

Роман описывает пагубное влияние британского господства в Бирме не только на управляемых, но и на самих управляющих. Буквально каждый аспект жизни в колонии, каждый элемент быта проникнут абсурдом. Заезжий офицер Веррэлл толкнул бирманского слугу одного из белых чиновников (Эллиса), причем совершил это в клубе для привилегированных, и это вызвало гнев хозяина слуги (потому что пинать своего слугу может только он): «Эллис побелел. Его разрывало от ярости. Никому не позволено пинать чужих слуг, у которых свои сахибы есть. Особенно злило, что этот Веррэлл наверняка сейчас подозревает его, Эллиса, в слюнявом сочувствии черномазым.

- Чертово рабское отродье пусть служит! Вы-то что? Ваше-то какое право колотить наших негритосов?

- Не тарахти, приятель. Нужно было пнуть. Вы распустили слуг, я поучил.

- Какого черта! Всякая тля наглая еще будет пинки тут раздавать? Учить? Давай, полегче в чужом клубе!» 260 260 URL:http: // www.orwell.ru/library/novels/Burmese_Days/russian/

Подобного рода эпизодов в книге немало. Все они свидетельствовали о двойной перспективе, свойственной и роману, и другим произведениям Оруэлла. Автор находится в центре повествования, являясь не просто персонажем, от имени которого ведется рассказ, но и частью описываемой им среды. В то же время он смотрит на представляемый им мир как внешний наблюдатель, занимающий вполне определенную позицию, но все же находящийся вне сюжетной канвы. Такой двойной подход дает стереоскопический эффект, придавая особую силу произведениям Оруэлла («Бирманским дням», в частности). Здесь не могло не сказаться влияние романа Джеймса Джойса «Улисс», с которым Оруэлл познакомился как раз тогда, когда завершал работу над «Бирманскими днями». Сходство писательского подхода - стереоскопическая перспектива одновременного внутреннего и внешнего охвата сюжетно-аналитической ткани - безусловны.

Кульминацией и фактическим финалом романа является самоубийство Флори, формально последовавшее за неразделенной любовью к юной британской мещаночке, почти случайно оказавшейся в Бирме, но по сути дела явившееся результатом всего комплекса внешних и внутренних противоречий как между колонизаторами и бирманцами, так и в среде самих белых господ. Можно представить себе, что Блэр в минуты депрессии действительно подумывал о том, чтобы свести счеты с жизнью, но находил в себе силы выходить из состояния отчаяния.

Особый колорит книге придает то, что Оруэлл назвал «фольклорным гостеприимством»: живые, дышащие мельчайшими этнографическими подробностями особенности быта, нравов, пищи, украшений, религиозных ритуалов и даже охоты на леопарда и сцен землетрясения. Видно, что при всем неприятии колониальных порядков и собственного в них участия, при весьма пессимистическом отношении к возможности в обозримом будущем добиться окультуривания бирманцев с точки зрения европейской цивилизации, Эрик Блэр полюбил эту страну и с оттенком известной ностальгии вспоминал свои «дни в Бирме».

Роман «Дни в Бирме» был историей без подлинных героев, книгой о посредственностях, о предательстве и лицемерии, о расовой и социальной ненависти и вытекавших из них репрессиях. Интерес к этническим особенностям народов Оруэлл сохранит на всю жизнь, причем главное свое внимание он обратит на этнографию англичан, возвращаясь к этому и попутно, и в специальных работах. Тем не менее первое серьезное художественное произведение Оруэлла следует рассматривать не как материал автобиографический, а в качестве сравнительно объективного отчета о том, с какими думами и чувствами по поводу своей бирманской службы автор возвратился на родину.

В июне 1935 года последовало британское издание Голланца, который воспользовался прецедентом - изданием книги в США. Роман был положительно встречен критикой, хотя, надо сказать, отзывы были более сдержанными, чем в отношении публицистической книги. И не удивительно. Публицистические очерки о жизни низов в европейских столицах были темой новой, весьма острой и злободневной. «Дни в Бирме» же были восприняты как «еще один роман» в ряду многочисленных прозаических томов, которые, как из рога изобилия, появлялись на свет в 1930-е годы (критики жаловались, что не могут угнаться за скоростью, с которыми книги появляются на свет).