Алексей Богдаев - Кинжальный огонь [Рассказы]

Трагедия Крутого состояла в том, что во время войны в него наливали нефть. Туапсинский нефтеперегонный завод сожгли немцы, а добыча продолжалась, и сливать нефть было некуда. Здесь прятали стратегическое сырье от захватчиков. Никто тогда не выдал тайну Крутого. До самого отхода с Кавказа немцы ничего не знали о нефтехранилище… Очевидно, после ухода немцев часть нефти вывезли отсюда, но озеро погибло. Ценою своей жизни оно спасало «черное золото» и теперь осиротело, одичало, умирало, не в силах подняться… «Я бы памятник поставил Крутому! — почти вслух произнес Галерин, и сердце его сжалось до боли. — Ты такая же жертва войны, как и люди, погибшие и искалеченные при защите Родины. Смерть Анатолия Иванькова и твоя погибель равнозначны …»

Алексей медленно спустился вниз по тропе. Мысли о гибели людей и природы по вине самого человека теснились в его голове… Наконец, он подошел к мосту. Но того мостика не было. Теперь здесь насыпан земляной вал — плотина, высотою метров семь, и лишь в теле плотины журчала еле живая струйка воды. Можно понять, почему берега были черными: сначала воду спустили, а потом водоем заперли высоченной стеной и налили нефти доверху. Берега поднялись метров на семь и замазутили все вокруг. Картина страшная! Жаль, такая красота загублена… Более пяти лет несчастное озеро пытается восстановить свою былую первозданность, свою прелесть, но безуспешно! Нефть — кровь Земли — запеклась в корнях, на коре деревьев и кустарников, на граните скал и в траве, обезобразила берег, изгадила роднички. Вода почернела, страшно тронуть ее рукой. Что случилось с тобой, жемчужина Северного Кавказа! Ты погибла если не навечно, то на сотню лет наверняка! Все здесь мертво, стало чужим и мрачным…

Глубоко раздосадованный Галерин пошел прочь по раздавленной автомобильными колесами и тракторами лесной дороге, ведущей к Ключевскому шоссе. Оглянувшись в последний раз, он прошептал: «Знал бы Миша Бережной, какая трагедия произошла в горах у озера Крутого, по-другому запел бы свои стихи».

Уже час в пути. Наш герой устал, но надежды на встречу не терял. «Неужели уехали? Не может быть, чтобы они уехали. Все равно найду Иваньковых!» — подбадривал он себя. Курсант прибавил шагу.

Сзади заурчало. Галерин поднял руку, и машина остановилась. Он влез на борт. Успокоившись, Алексей снова предался раздумью: «В Сусаниках была семилетняя школа. Танечка наверняка там учится. Куда им уезжать отсюда, старикам…»

На повороте Галерин сошел с машины, взвалил на плечи свой груз и направился в поселок. Вот они, заветные Сусаники, как на ладони!

Подходя к небольшому стаду домашней живности, он увидел двух девочек и мальчика-пастушка. Дети беззаботно что-то жевали, были грязны, плохо одеты, босые, и, видимо, давно не чесаны. У мальчика на плече лежал длинный кнут, а сбоку висела торбочка для еды.

— Ребята, здравствуйте! Не знаете ли вы, где живут Иваньковы?

— А, это Танька у них! Знаем, знаем, — закивали головками девочки. — вон там, туда идите, к мосту, потом перейдете мост, там три дома такие… в лесочке. Они там живут! — перебивая друг друга, объясняли девочки дяде военному.

— А кто у них дома?

— У них Танька, потом дядя Иван… Он… он болеет, и тетя Фрося…

Галерин обрадовался, что получил у ребят самые достоверные данные о семье Иваньковых.

— А вы учитесь в школе?

— Не-е! Бо школы нету. Скоро, може, будет… А вы, дяденька, откудова?

— Военная тайна!.. Из Хартыса, с хутора иду.

Дети переглянулись: не шутит ли дядя военный? Но дядя не врал. Он сбросил вещмешок с плеча, открыл его и дал всем по груше. Теперь наверняка они поверили…

Домик Иваньковых напоминал избушку Бабы Яги на курьих ножках. Его построили наспех, слепили временно, да так и живут в нем, перебиваются.

— Здравствуйте, дядя Иван! Встречайте гостя! — крикнул военный через плетень.

— Здорово живешь! Проходи, паря. Кто таков будешь? Откуда меня знаешь?

Старик вопросительно осматривал молодого человека в военной форме с грузом на плечах и добродушно улыбался. Галерин сбросил вещмешок и торбу на скамейку, выпрямился и передохнул:

— Не узнаете меня, дядя Ваня? Я — Галерин Алексей, друг Толика! Здравствуйте!

— Алеша, Галерин, на Золотой Горе жили! Фрося! Фрося! Скорее сюда! Смотри, кто к нам приехал! — прослезился дядя Иван, обнимая гостя.

Тятя Фрося, бодрая, шустрая женщина (Анатолий весь в нее), с сединой, но еще не старая, бросилась к военному с причитаниями и стала обнимать его:

— Я знала, Алеша, знала, что ты приедешь! Я чувствовала! Я верила! Ты снился мне не раз… — сначала громко, почти кричала мать Толика, а потом заплакала, зарыдала тяжело и больно, задохнулась слезами, и Лешка, поддерживая ее, попросил водички скорее. Она сомлела, ноги подкосились; ее усадили на лавку, дали воды… Танечка стояла на пороге и косилась на незнакомого гостя, который так расстроил отца и мать.

Немного успокоившись, тетя Фрося положила руку на грудь, хрипловатым голосом заговорила совсем тихо:

— Алешенька, Толик писал, что вы вместе воюете… писал сыночек, да нет его… убит на войне… похоронку получили… — она совсем разрыдалась так, что ее пришлось увести в горницу.

Галерин растерялся, позвал девочку и тихо попросил:

— Танечка, нужна валерьянка, валериановые капли. Нет у вас? Попроси у соседей, маме плохо, она сильно потрясена.

Таня убежала и вскоре, запыхавшаяся, подбежала к Алеше и сунула ему флакон. Он налил в кружечку, добавил водички и вошел в спальню:

— Дядя Ваня, вот валерьянка, дайте ей, пусть все выпьет…

Старик поднял голову супруги и, успокаивая ее, напоил из кружки. Алексей вышел во двор, сел, встал, снова сел на скамейку.

— Таня, пойди сюда. Ты молодец, что принесла капли. Сейчас маме станет лучше. Я друг твоего брата Толика. Ты была маленькая, не помнишь меня? Я тебя носил на руках, водил за ручку, не помнишь?

Словно спохватившись, он круто повернулся, взял вещмешок, торопливо развязал его и достал яблоко и грушу. Танечка взяла гостинец и глазки ее просияли, она смущенно улыбнулась.

Девочка не помнила гостя. Тогда ей было годика два-три. Прошло пять лет, и она смутно представляла то далекое для нее время. Толика она помнила, но уже прошло более трех лет, как брат ушел на фронт. Знала Таня, что он погиб, но что это значит, ее сердечко не понимало.

Выложив из вещмешка яблоки и груши на летний столик, Галерин достал полотенце и мыло. Хозяин вышел во двор, подошел к гостю, обнял его за плечи:

— Сынок, матери легче. Ты не волнуйся, сейчас все пройдет. Она скоро… — он забегал, чтобы накрывать стол, позвал Таню.