Павел Вощанов - Ельцин как наваждение [Записки политического проходимца]

– А что, шеф не на съезде?

– Что ему тут делать? Говорильня!

В этом я с ним не могу не согласиться – чем ближе к концу, тем явственней становится бесплодность партийного слета. Восславляют то, чего уже давно нет. Требуют того, во что и сами уже не верят. Какая-то фантасмагория. Поминки по еще не почившей, но уже неживой партии.

– Когда он хочет заявить о выходе из КПСС? В последний день или раньше? Хотелось бы знать заранее.

– Узнаешь. Он, кстати, несколько раз спрашивал о тебе. Ты бы в перерыв съездил к нему в Белый дом. У него к тебе серьезный разговор.

Я догадываюсь, о чем может пойти речь, – о том, чтобы перейти на службу в аппарат председателя Верховного Совета РСФСР. Мне, конечно, льстит, что я не забыт, но расстаться с «Комсомолкой» пока не готов. Уж больно мне там комфортно. Хотя, если на съезде одержат верх коммунистические ортодоксы, мои творческие перспективы в советской прессе станут довольно призрачными. Вот тогда, возможно, и скажу «да».

Говорят, еще совсем недавно правительственное здание России на Краснопресненской набережной было настоящим сонным царством. По большому счету, здесь ровным счетом ничего не решалось, и чиновники предпенсионного возраста неторопливо оформляли решения, уже принятые на союзном уровне. Сейчас же в его коридорах кипение страстей. Атмосфера, схожая с вокзальной, – кто-то опаздывает, кто-то потерялся, у кого-то пропал багаж. Новоявленные обитатели ничем не похожи на аборигенов. Переполнены кипучим желанием совершить нечто великое, но что именно и как, об этом, похоже, еще не ведают.

В приемной Ельцина никого. Вход в нее от депутатских набегов оберегает многозначительно— неприступный Саша Коржаков, на днях зачисленный в штат Верховного Совета и провозгласившей себя руководителем того, чего покуда нет даже на бумаге, – Службы безопасности.

– Лев Евгеньевич передал, что шеф хочет со мной поговорить.

– Жди. Сейчас узнаю.

В Ельцине определенно произошла какая-то перемена. Причем к лучшему. Чувствуется сверхнормативный заряд жизненной энергии. Это здорово.

– Ну, что там у вас на съезде? Все такое же пустословие? Славите Горбачева? Не надоело?

Надоело. Конечно, надоело. Если бы до него мы не видели заседаний съезда народных депутатов СССР с их кипением страстей, то, возможно, и этот партийный форум воспринимался бы несколько иначе. Но сейчас смотреть на него без тошноты нет никаких сил. А уж участвовать в его работе – и подавно. Ельцин слушает мой рассказ и, чувствую, согласен с такими оценками.

– Вы ведь в составе столичной делегации? – киваю в ответ. – И что говорят москвичи? Каков их настрой? У вас ведь там немало партаппаратчиков. Какое они производят впечатление? Они-то за кого?

– Партаппаратчиков, конечно, хватает, – мне вдруг вспоминается Бакатин и его помощь питерской семье, – но вы знаете, Борис Николаевич, среди них встречаются очень даже вменяемые люди.

– Вот как?

Рассказываю про министра, про свою просьбу и про то, как тот на нее откликнулся. Ельцин слушает и, чувствую, как в нем нарастает раздражение. Ему определенно не нравится эта история.

– Ладно, все это после у себя в «Комсомолке» опишете, чтоб уж вся страна узнала про то, как вы с Бакатиным помогли больным артистам, – Ельцин резко встает, давая понять, что ему не до пустых разговоров. – Закончится съезд, сразу приезжайте ко мне. Договоритесь о времени с Львом Евгеньевичем. Будет серьезный разговор.

Всю дорогу от Белого дома до метро «Краснопресненская» (а идти не более десяти минут) пытаюсь разобраться в происшедшем и найти ответ на вопрос: что его так задело в моем рассказе? Допускаю, что это какая-то застарелая неприязнь лично к Бакатину, хотя мне об этом ничего не известно. Но, скорее всего, тут что-то другое. Возможно, партаппаратная ревность. Если разобраться, их карьеры будто писаны под копирку. Оба начинали с руководства строительными главками. Оба прошагали по всей обкомовской лестнице и доросли до руководства крупными областными парторганизациями. Оба, благодаря новациям Горбачева, оказались в Москве на высоких партийных и правительственных постах. Они, как одноклубники, перешедшие в сборную – каждый хочет стать в ней главным форвардом и, зная все достоинства и недостатки конкурента, считает, что у того для этого нет ни сил, ни опыта.

Взять хотя бы тут же историю с паспортом…

Вспоминаю сказанное Ельциным несколько месяцев назад: «Ты сделал добро – забудь…». И ведь он действительно забыл! Сколько у нас после этого было встреч, – ни разу не вспомнил про то, как помог больным лейкемией. А тут вдруг на тебе – взъерепенился! С чего вдруг такая реакция? С того, что «нарисовался» Бакатин со своей помощью, и ему, Ельцину, про нее рассказывают, как о проявлении бескорыстия и благородства. Как такое прикажете понимать?! Я, понимаешь, помогаю, а другие купаются в вашей благодарности, так выходит?!

Если жизненные правила мешают политическому соперничеству, они обесцениваются и теряют смысл. У политиков соперничество первично.

Прошло чуть более года, и Ельцин, уже президент Ельцин, сделал Вадиму Бакатину, руководителю госбезопасности развалившегося СССР, такое предложение, от которого тот не смог не отказаться. На том и закончилась его политическая карьера в новой России…

Новый 1991 год встречаю с родней, которая, несмотря на то, что уже больше года видит меня лишь ранним утром да поздней ночью (прихожу домой, только чтоб переночевать, принять душ и переодеться), продолжает относиться ко мне как к полноправному члену своей семьи. Правда, я не уверен, что смогу в полном объеме соответствовать их праздничным ожиданиям. Уж больно отвык сидеть дома. Вот уж третий день мучаюсь от того, что не знаю, чем бы себя занять.

– Сынок, тебя к телефону просит какой-то Ряшенцев.

– Не «какой-то», а президент компании «Российский дом»!

– Раз торгаш, значит, жулик, – мать с презрением относится к рыночным новациям и не верит в возрождение русского купечества. – Так и знай, я тебе в тюрьму передачи носить не буду!

Я устал от того, что с Ряшенцевым едва ли не каждый день случаются какие-то неприятности – то прокуратура возбуждает в отношении него уголовное дело, то КГБ устанавливает за ним слежку, то таможня не пропускает какие-то грузы, то в Венгрии при попытке сбыта военного имущества задерживают его сотрудников. В общем, скучать он мне не дает.

– Ну, и чем на сей раз удивишь?

– Надо встретиться.

Признаться, я на него слегка обижен. Перед самым новогодним праздником этот шутник сделал мне «подарок» – притащил к моему дому на тросе свой побитый ржой «Москвич». В ответ на мой вопрос: «И к чему мне такая рухлядь, которая сама даже с места не может сдвинуться?!», он со свойственным ему ехидством сообщил, что вся проблема в неисправности карбюратора, но вопрос о приобретении этой весьма дефицитной детали будет рассмотрен в наступающем году на первом же заседании Совета директоров возглавляемой им компании. Так что теперь, выходя на улицу, любуюсь занесенным снегом новогодним презентом «Российского дома» и ломаю голову над тем, кому бы его сплавить. А еще успокаиваю недовольных соседей, которым не нравится груда ржавого металла на полуспущенных колесах, сваленная прямо перед подъездом.