Мерсия Макдермотт - Апостол свободы

— Я знаю людей, которым прочел устав, но я не знаю, кто из них потом вступил в комитет, и потому не могу назвать их имена.

Суд заметно терял терпение:

— Слушай, Левский, конечно, ты знаешь членов комитета, но упорствуешь в отрицании. Ты уже видел; или ты хочешь, чтобы мы вызвали сюда еще сто пятьдесят человек и они повторили то же самое?

Левский не сдавался:

— Я встречал многих людей. И поскольку я не знаю, кто из них вступил в комитет и кто нет, я не могу сказать их имена. Если я их увижу, то узнаю в лицо, но я не знаю, как их зовут.

И снова суд удалился на перерыв, не узнав ничего нового для себя, В официальном докладе сообщалось: «После того, как ему перечислили все его деяния и ему стало невозможно скрывать правду, он открыто заявил, что не хочет называть имена людей, которые не арестованы. Только про людей из Видраре, об аресте которых знал, а также про Марина из Ловеча он признал, что они входят в комитет» [260] В.Л.Н.С., стр. 258. — Прим. авт. .

Именно в эти дни невыносимого напряжения отвага и находчивость Левского раскрылись в полной мере. Его обстреливали вопросами час за часом, день за днем. Будучи куда более «виновным», чем могли подозревать судьи, он был вынужден изобретать, импровизировать на ходу и затем выдерживать град перекрестного допроса, который вели люди, знавшие по меньшей мере часть истины. Не представляя себе, что им известно в действительности, он двигался наощупь, лавировал, менял свои показания, если того требовали обстоятельства, но не дал в руки суда ни одного факта, еще не известного особой комиссии. Сухой язык протоколов лишь в слабой мере отражает сверхчеловеческую борьбу Левского за то, чтобы сберечь остатки организации; протоколы ничего не говорят о том, как он страдал, когда люди, целовавшие его кинжал и револьвер, именем бога и народа присягавшие хранить тайны организации, в его присутствии выкладывали эти тайны туркам и бесстыдно вторили обвинителям. С притворным безразличием он смотрел и слушал, как иные из них, достигнув последней степени падения, умоляли о милости, ибо якобы вступили в комитет только потому, что он их к этому принудил и в случае отказа угрожал убить!

Этого было бы достаточно, чтобы сломить самый сильный дух, но Левский не желал уступать ни прямому натиску противника, ни приступам одиночества и разочарования, атаковавшим его изнутри. Он противостоял искушениям, соблазнявшим его в часы одиночества и страданий. Может быть, отказаться от изнурительной неравной борьбы и во всем признаться? Так или иначе его повесят. Чего он хочет добиться? Зачем всеми силами защищает людей, которые доказали, что не стоят его жертвы? Уж не справедливо ли то, о чем он с глубокой иронией и серьезным видом заявил суду, — что «в любом случае, желанных целей нам не достичь» и что «наши болгары хотят свободы, но ждут, чтобы им принесли ее домой на блюде»?

На эти, отнимавшие последние силы, доводы его вера отвечала новой убежденностью. Он не был способен разочароваться в людях. Иные из них показали себя сегодня скотами, это правда, но завтра они снова станут людьми. Пусть другие отчаиваются в свободе; он никогда этого не сделает. И пока жив хоть один человек, не желающий становиться на колени, трон тиранов непрочен. Здесь, в душном и жарком зале суда, разыгрывалась драма, древняя как мир: здесь судили самое свободу. Ее снова приговорят к смерти и отправят на мученический костер, но она поднимется, как феникс из пепла, снова, и снова, и снова.

Тогда, может быть, ему следует выйти в плаванье под собственным флагом? Может быть, он должен говорить как Апостол Свободы? Дать суровую отповедь товарищам, утратившим веру? Напомнить им открыто о присяге? Может быть, отбросить всякое притворство и употребить все силы красноречия на защиту своего дела, объявить о своей вере в пламенной речи, подобной тем, которые украшают учебники истории и цитируются поколениям: потомков?

Нет. Такая вспышка может лишь на какое-то время успокоить его израненную душу, но делу она не поможет. Он отверг яркие и отчаянно безнадежные демонстрации как метод борьбы, отвергнув четы. Он и далее пойдет трудным, лишенным романтики путем, который избрал, вступая в зал суда.

На четвертый день ему предъявили показания Общего и потребовали объяснений.

— С кем ты устроил комитетское собрание в Ловече?

— Я уже сказал, что кроме Ваньо-портного, который теперь в Валахии, никого не знаю.

— После того, как Ваньо уехал в Валахию, у кого ты останавливался, приезжая в Ловеч, и где собирал собрания?

— После отъезда Ваньо комитет был распущен.

— Что ты скажешь, если придут люди и скажут тебе в лицо, что ты устраивал собрания в доме Ваньо, что после его отъезда ты спал у Марина и что привез трех лошадей из Плевена?

— Я не останавливался у Марина и не покупал и не посылал лошадей из Плевена в Ловеч.

— Когда Димитр приехал с письмами с той стороны и прибыл в Ловеч, то ты, Димитр, поп Крыстю из Ловеча, Димитр шелковщик, Марин — хозяин кофейны и Иван — портной собрались в сторожке на виноградниках под Ловечем. Затем эти люди собрали деньги в Ловечском комитете и купили трех лошадей — для тебя, Димитра и Ангела Кынчева, чтобы вы ездили по Болгарии. Деньги за лошадей были посланы в Плевен. Деньги за своего коня ты взял в долг, это говорят Димитр и другие. Ты говоришь, что никого в Ловече не знаешь. Как это возможно?

— Димитр привез мне письмо для Карлово и уехал в Ловеч. Потом и я поехал в Ловеч, там встретил Димитра в доме Ваньо — портного. Я, Димитр, Ваньо-портной и Ангел Кынчев, мы вчетвером собрались и решили купить лошадей, Деньги дал Ваньо, откуда он их взял, я не знаю. Потом мы с Ангелом поехали в Плевен и купили жеребца и кобылу. Димитр остался в Ловече, на постоялом дворе, и купил себе лошадь сам. Где купил, не знаю.

В присутствии Левского судьи обратились к Общему:

— Димитр, ты слышал, что сказал Дьякон. Правду ли он говорит и если нет, то скажи, какова правда?

— У него два слова правды, а пять — ложь, — ответил Общий.

Допрос продолжался и перешел к убийству дьякона Паисия.

— Димитр, кто приказал убить дьякона, наместника владыки, которого ты убил в Орхание?

— Я убил его по письму от Ловечского комитета и от Левского, с подписью Аслан Дервишоглу.

— Левский, ты слышал, что Димитр убил дьякона по письму, подписанному Асланом Дервишоглу Что ты на это скажешь?

— По докладу самого Димитра, дьякон хотел выдать дело властям. Согласно тому, что написано в уставе, его надо было убить. Я написал в Бухарестский комитет, что дьякона следует убрать, потому что мнение Бухарестского комитета было нужно. Ответ еще не пришел, когда Димитр убил дьякона в Орхание. Позже из Бухареста пришел ответ, что дьякона надо убить, и я послал его Димитру, а потом слышал, что он раньше меня получил приказ из Бухареста.