Леонид Млечин - Коллонтай

Жалобы были бесполезны. Никто не собирался их выслушивать. Она была врагом, подлежащим уничтожению. О расстреле Марии Спиридоновой и Варвары Яковлевой Александра Михайловна Коллонтай, в ту пору полпред в благополучной Швеции, ничего не знала. В газетах об этом не писали. Кто знал — молчал. А лишних вопросов Коллонтай уже давно не задавала.

Но мы забежали вперед.

В 1918 году Александра Михайловна добилась, чтобы Дыбенко выпустили под ее поручительство. Это посоветовал ей Троцкий:

— Возьмите его на поруки. Вам отдадут.

В газетах появилось сообщение, что они с Павлом Ефимовичем вступили в брак, хотя в реальности они так и не зарегистрировали свои отношения.

Через десять с лишним лет, уже будучи полпредом в Норвегии, она вспомнит эти дни: «Мы с Павлом в Лоскутной гостинице. Моя любовь к нему полна тревог за него. Мятежный он, недисциплинированный. Я вечно боюсь, что он натворит что-либо неумное, ненужное… Ночь. Павел поздно вернулся от товарищей, балтийских моряков. Неспокойные они тоже. Еще не поняли, что власть наша, готовы бунтовать.

Стук в дверь. Настойчиво-дробный звук.

Вскакиваю в испуге. Что это? Может, снова за Павлом?

И Павел вскочил, лицо нахмуренное. Вижу, что и у него те же мысли. Сердце мое стучит в висках, во всем теле… Не застегнуть платья.

— Кто там?

Спешу к двери сама. В дверях группа вооруженных матросов, огромные наганы, шапки на затылке… Пришли «отдышаться» к нам…»

Освободившись из заключения, Дыбенко с верными ему матросами уехал из Москвы. Коллонтай, которая гарантировала, что Павел Ефимович будет приходить на допросы, оказалась в дурацком положении.

Ее вызвал разъяренный Ленин:

— Именно вы и Дыбенко должны были служить примером для широкой массы, еще далеко не усвоившей новой советской власти, вы, которые пользуетесь популярностью! Как же вы поступили так необдуманно? Вы же подписку дали за Дыбенко! Как вы могли позволить ему уехать? Ведь это нарушение советских законов! Надо уметь соблюдать дисциплину именно тем, кому рабочие верят.

«Владимира Ильича тревожило: где Дыбенко? Что замышляет? — вспоминала Коллонтай. — При неустойчивом положении Советской власти — всякое неосторожное выступление представляло опасность и большую. Я успокоила Владимира Ильича, что я настою на том, что Дыбенко приедет в Москву.

— Вы уверены?

Я была уверена, потому что я любила Павла и верила ему… Я была опьянена своим чувством к Павлу… Начало 1918 года было самое страшное время всей моей жизни. Конфликт между чувством и моими партийными обязанностями. Ни для кого в мире и ни для чего я не поступалась тем, чем поступилась — партийной дисциплиной ради Павла…

Раз Павел не вернулся всю ночь. Что это была за ночь! Чего-чего не передумала я. Страдала до отказу. Наутро Павел пришел сконфуженный, с виноватой улыбкой. Уверял, что был за городом у товарища, там не было телефона и никаких средств сообщения.

В те дни я еще не знала, что Павел пьет. И, конечно, ту ночь кутил…

На другой день после отъезда Павла в здании соцобеза мне устроили проводы как наркому. Был оживленный митинг. Мне было жалко, что это дело ушло из моих рук. Сама виновата. Всё из-за Павла. Москва томила меня. Хотелось быть с друзьями. Поделиться пережитым. Разобраться: что же дальше?..»

И она, в свою очередь, уехала в Петроград.

«Бедная Коллонтай, — писал француз Жак Садуль, — она безумно влюблена в своего прекрасного Дыбенко и совершает в последнее время одну нелепость за другой… Она отчаянно кинулась в оппозицию…»

Только что назначенный председателем революционного трибунала Николай Крыленко потребовал арестовать Дыбенко, а заодно и Коллонтай.

Ядовитая Зинаида Гиппиус записала в дневнике: «Дыбенко пошел на Крыленко, а Крыленко на Дыбенко, они друг друга арестовывают, и Коллонтайка, отставная Дыбенкина жена, тоже здесь путается…»

Члены ЦК требовали судить Дыбенко и Коллонтай как дезертиров. Арманд Хаммер пишет, что Ленин нашел остроумный выход: «На заседании Центрального комитета партии, посвященном этому вопросу, Ленин подождал, пока все выскажутся, и затем спокойно сказал:

— Вы правы, товарищи. Это очень серьезное нарушение. Я лично считаю, что расстрел будет для них недостаточным наказанием. Поэтому я предлагаю приговорить их к верности друг другу в течение пяти лет.

Доброта сердца Коллонтай была хорошо известна, да и Дыбенко недаром заслужил репутацию победителя женских сердец. Комитет встретил предложение Ленина взрывом хохота, и на этом инцидент был исчерпан. Но говорили, что Коллонтай так никогда и не простила этого Ленину».

Владимир Ильич не хотел ссориться с человеком, популярным среди матросов. Поэтому из Москвы дали знать, что Дыбенко и Коллонтай ничего не грозит. И Дыбенко приехал на суд, который проходил в Гатчине.

Павел Ефимович не признал себя виновным в сдаче Нарвы. Он уверенно говорил суду:

— Я не боюсь приговора надо мной, я боюсь приговора над Октябрьской революцией, над теми завоеваниями, которые добыты дорогой ценой пролетарской крови… Нельзя допустить сведения личных счетов и устранения должностного лица, несогласного с политикой большинства в правительстве… Нарком должен быть избавлен от сведения счетов с ним путем доносов и наветов. Крыленко пачкает мое имя до суда на митингах и в газетах… Во время революции нет установленных норм. Все мы чего-то нарушали!.. Говорят, я спаивал отряд. А я как нарком отказывал в спирте судовым командирам. Мы, матросы, шли умирать в защиту революции, когда в Смольном царила паника и растерянность…

Дыбенко говорил, что его действия — «красный террор» и он действовал на основании декрета Совнаркома «Социалистическое отечество в опасности!», который разрешал расстреливать врагов.

Крыленко ответил:

— Есть террор, вызываемый политической необходимостью, и террор ненужный — бессмысленно жестокого человека. Нельзя называть «красным террором» ничем не оправдываемые убийства, пятнающие революцию.

Семнадцатого мая 1918 года суд оправдал Дыбенко. В приговоре говорилось: перед ним поставили такие сложные задачи, как «прорыв к Ревелю и Нарве, к решению которых он, не будучи военным специалистом, совершенно не был подготовлен…».

Моряки вынесли его из зала суда на руках. Дыбенко на радостях загулял. К великому огорчению Коллонтай, уехал сначала в Москву, потом в Орел, к брату. А позднее пустился в совершенно авантюристическое предприятие: с документами на чужое имя отправился в Крым для нелегальной работы. Это было сделано в надежде заслужить прощение. ЦК еще в апреле исключил его из партии. Впрочем, партбилет ему вскоре вернут, восстановив партийный стаж с 1912 года.