Михаил Макеев - Николай Некрасов

В творчестве перипетии года наиболее прямо отразились в сатирическом цикле «Песни о свободном слове», имеющем нечастый у Некрасова «герметичный» характер литературы о литературе. Цикл построен как своеобразный хор голосов, обсуждающих новые условия жизни прессы, в котором звучат мнения Наборщиков, Рассыльного, Поэта, Литераторов, Фельетонной букашки и Публики. Резюме содержится в стихотворении «Осторожность», метко характеризующем развивающийся у издателей страх перед любой сомнительной темой, а своеобразным эпилогом становится печально-юмористический текст «Пропала книга!» о сожжении по распоряжению суда книжки начинающего литератора Суворина «Всякие». Цикл, написанный в то время, когда автору было не до смеха, полон необычного для Некрасова комизма:

Некрасов возобновляет работу над поэмой «О погоде». В этот год им создаются заключительные главы, также построенные как фельетон о петербургских новостях, при этом, с одной стороны, они более приближены к действительным новостям, с другой — более лиричны. В частности, именно в этих главах появляется необычайно поэтический портрет парадного Петербурга, по изящности формулировок в чем-то не уступающий пушкинским описаниям:

Злоба дня всецело захватила Некрасова, но и из нее поэт стремился извлечь проникновенную лирику. Апофеозом его сатиры стал «Балет», написанный в том же году, объединивший две злободневные темы: одну — из жизни образованного общества (разорение дворянства), другую — из народной жизни (рекрутчина). Это попытка Некрасова создать «синтетическую», составную картину российской жизни, где равное внимание уделяется и высшему обществу, и крестьянству: одни ищут, где бы занять денег или взять напрокат драгоценности, которые можно надеть на блестящее представление в театре; другие теряют кормильцев, отправляемых в армию на пятнадцатилетнюю муку. Образ балетного представления, на котором присутствует разоряющаяся знать, является символом ложного, фальшивого искусства, заслоняющего от власть имущих настоящие проблемы русского народа, проблемы страны. Апофеозом этой фальши становится воспроизведение в балете народного танца, пробуждающее у зрителей «патриотические» чувства:

Высшие классы отделены от народа, от крестьянства своего рода стеной, тем более непроницаемой, что на ней как будто нарисованы ложные подобия мужика, удобные для созерцания правящими классами, создаваемые артистами балета (как «кучерский» армячок, в который одет Ваня в «Железной дороге»). Подлинное искусство воплощает некрасовская Муза, которая не отворачивается от народного горя, не заменяет настоящих мужиков фальшивыми подделками под «народность».

Начало 1866 года редакция «Современника» встретила в двойственном положении. С одной стороны, над журналом по-прежнему нависали два предостережения, с другой — Валуевым, видимо, были даны какие-то устные обещания, и Некрасов согласился (не исключено, что даже сам предложил) приносить новые книжки журнала на предварительный просмотр и согласование. Это сказалось прежде всего на оперативности, с которой выходили книжки «Современника». Сдвоенный номер 11/12 за 1865 год с сообщением о втором предостережении вышел только 17 января 1866-го. Первый номер 1866 года попал к подписчикам в конце февраля, второй — 1 марта, третий — 23 марта. Всё-таки была надежда, что «Современник», как писал Некрасов Островскому в конце января, «в наступившем году авось не умрет». При этом уровень журнала оставался высоким: там печатались Елисеев, Жуковский, Антонович, Решетников; подающий надежды молодой публицист Эрнест Карлович Ватсон писал про политику, фольклорист и этнограф Павел Иванович Якушкин (двоюродный брат декабриста Ивана Дмитриевича Якушкина и прототип Павлуши Веретенникова из поэмы «Кому на Руси жить хорошо») публиковал свои наблюдения над народной жизнью. Как обычно, прибыло пополнение: в февральском и мартовском номерах новый беллетристический талант Глеб Иванович Успенский поместил «Нравы Растеряевой улицы». Скромный «Петербургский листок» писал 6 марта: ««Современник» единственный журнал, который читается с любовью и вниманием».

Самое значительное из напечатанного в «Современнике» в 1866 году — пролог поэмы «Кому на Руси жить хорошо». Этот короткий текст, занявший в журнале меньше одиннадцати страниц, представлял собой завязку поэмы, в которой семеро мужиков решают ответить на вопрос, есть ли кто счастливый на Руси. Пролог отличался ясностью: описаны действующие лица, задан главный вопрос, намечены даже «кандидаты» в счастливые, названо волшебное средство — скатерть самобраная, задано общее стилистическое направление — стилизация под народную песню или былину. Современникам было трудно представить себе, что они прочли начало одной из самых сложных, противоречивых и в конечном счете загадочных поэм в русской литературе. Между тем противоречие было заложено уже в прологе, в самой простоте и четкости намеченного в нем плана, контрастировавшего со сложностью центрального вопроса: что принесла народу реформа? Если по проблематике пролог поэмы близок к «Деревенским новостям», то по стилю — скорее ко второй, фольклорной части «Мороза, Красного носа» или к «Огороднику». И это тоже делает замысел внутренне противоречивым: как рассказать о народе как историческом деятеле на языке фольклора с его пришедшими из глубокой древности скатертью-самобранкой и птичками-пеночками? Такое сочетание реализма и сказочной, фольклорной фантастики почти не имело аналогов (разве что у Салтыкова-Щедрина). Впрочем, всё это было еще впереди — в 1866 году сил на продолжение не хватало — их отнимали вполне прагматические окололитературные вопросы.