Михаил Макеев - Николай Некрасов

К сожалению, новые авторы были в личном плане столь же «ненадежными», как Николай Успенский и Помяловский. Решетников постоянно донимал Некрасова просьбами о деньгах, жалобами на трудное положение, а в дневнике записывал, как обижает его редактор «Современника», какой он бездушный эксплуататор: «Некрасов приехал барином и обошелся не очень ласково. <���…> Он думал, что я хожу к нему просить денег. Когда я ему сказал, что я бы с августа месяца мог прочитать весь роман и переписать его, он сказал, что ему слушать меня некогда, а ему нужно читать писарский почерк. Некрасов в отношении ко мне сделался всё равно что директор департамента к помощнику столоначальника». Как Помяловский и Успенский, Левитов и Решетников были склонны к алкоголизму (последний в своем дневнике оставил художественное описание симптомов белой горячки) и только поверхностный взгляд мог в них увидеть будущее русской литературы. Впереди у них были быстрое оскудение таланта и ранняя смерть. Это чувствовалось с самого начала, и никаких иллюзий Некрасов на их счет не испытывал. Салтыков, конечно, был существенно более надежной опорой русской литературы. Его место в редакции «Современника» занял Ю. Г. Жуковский.

Стихов в 1864 году Некрасовым было написано немного. Два стихотворения посвящены становящейся для него традиционной теме возвращения из-за границы. Наиболее интересно «Начало поэмы». Само название стихотворения выглядит загадочно, поскольку никакую поэму Некрасов писать не предполагал. В этом стихотворении поэт продолжает эксперимент, начатый в «Морозе, Красном носе». Лирический герой — петербургский поэт, очевидно, картежник и человек из высшего общества, при этом любящий сельскую, народную Россию. Возвращаясь на родину, он, с одной стороны, видит ее красоту и погружается в тишину, с другой — не может перестать быть самим собой, поэтому снопы на поле вызывают у него ассоциации с грудами золота на зеленом сукне карточного стола, а на возу чудятся «барыня в широком кринолине» и «столичный франт со стеклышком в глазу». Это похоже не только на центральную идею «Мороза…», но и выглядит своеобразной само-пародией на поэму «Тишина», иронией над собственной наивной верой в то, что единение с народом может быть так легко достигнуто.

«Начало поэмы» — не более чем изящная виньетка, автоэпиграмма на чрезвычайно серьезную тему. Существенно более важное место среди некрасовских текстов занимает написанное тогда же стихотворение «Памяти Добролюбова». Здесь образ героя, революционера, который только намечался в «Поэте и гражданине» и «Рыцаре на час», доведен до канонических черт, а его свершения приобретают просто-таки космические масштабы. Это суровый человек, пренебрегающий радостями жизни, в том числе сексуальными, всю энергию направляющий на служение Отчизне:

Высшее служение Родине для этого человека заключается в смерти: «Учил ты жить для славы, для свободы, / Но более учил ты умирать». По своему учению поступает и Добролюбов — он гибнет: «Но слишком рано твой ударил час / И вещее перо из рук упало». Умирая, он возвращается в ту землю, которая его породила:

В результате его смерть позволяет земле по-прежнему плодоносить:

В этих строках образ героя приобретает почти мифологические черты бога или героя, приносящего собственные плоть и кровь в жертву ради спасения мира и людей, ради того, чтобы земля продолжала плодоносить, во искупление грехов бесчисленных поколений, ее населявших. Риторическая сила «Памяти Добролюбова» огромна, а созданный иконографический образ — невероятно притягателен для тех, кто посвящал свою жизнь революционной деятельности: это стихотворение будут вспоминать террористы перед покушением и в тюрьме перед казнью, цитировать наизусть народовольцы, отправляющиеся на каторгу.

Люди титанического склада, подобные идеализированному Некрасовым Добролюбову, люди действия «высоко возносятся» над простыми смертными, и поэту даже не приходит в голову равнять себя с ними. Они гибнут «безупречно» за народ, идут помочь таким, как Орина или ее несчастный сын. Но откуда они узнают, что кто-то нуждается в помощи? Об этом ведь не информируют газеты. Кто будет слушать слова крестьянки («Мало слов, а горя реченька») и сделает их страстным призывом ко всем, в ком еще не умерло чувство «чести»? И здесь поэт обретает смысл существования и свое место.

Об этом — начатая, возможно, существенно раньше, но завершенная в том же году «Железная дорога». Ее знаменитый эпиграф, являющийся своеобразной «пятой главкой», ставит вопрос, на который первый ответ дает генерал: «Ваня (в кучерском армячке). Папаша! кто строил эту дорогу? Папаша (в пальто на красной подкладке). Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душенька! Разговор в вагоне». Генерал называет имя человека, который руководил постройкой дороги. Тот для него и есть ее «строитель». Автор утверждает, что и этой железной дорогой, и всеми остальными благами цивилизации и культуры (в том числе пресловутым Колизеем и собором Святого Стефана) мы обязаны народу. Как говорит Ваня:

Народ достоин не презрения, выражаемого генералом вслед за пушкинским Поэтом, героем пародируемого здесь стихотворения «Поэт и толпа» («варвары, дикое скопище пьяниц»), но великой любви и уважения. В «Железной дороге» уважения к себе требует сам народ. Погибшие крестьяне обращаются к тем, кто ездит по построенной ими дороге:

Мужикам, уже мертвым, почему-то важно, чтобы их поминали добром и были благодарны за их труд. Как будто забвение для них — это вторая смерть. Ответом на их призыв помнить их, а не графа Клейнмихеля, собственно, и является сама «Железная дорога». Некрасов использует свое искусство слова, чтобы вывести из забвения подлинных строителей, напомнить людям, умеющим читать, чем куплены их благополучие и праздность, сколько их «братьев» погибло, было замучено, чтобы они могли предаваться празднику жизни. Некрасов как бы «дает народу слово», в его поэзии народ может говорить. Поэт даже приходит на помощь народу: он как будто «редактирует» речь мужиков, помогает им высказать то, что они хотят, лучше, чем они могут (о чем не сказали крестьяне из «Размышлений у парадного подъезда», бурлаки из «На Волге»): «Всё претерпели мы, божии ратники, / Мирные дети труда». Поэт тем самым становится соратником героя-революционера, отдавая народу самое дорогое — свою поэзию. «Железная дорога» — это поэтический манифест Некрасова, подводящий итог всей его поэзии, заново определяющий ее как своеобразную форму служения народу.