Александр Мясников - Александр III

В 12 вернулись с Минни домой и долго не могли заснуть, так нагружены были все нервы и такое страшное чувство овладело всеми нами. Господи, благодарим Тебя за новую Твою милость и чудо, но дай нам средства и вразуми нас, как действовать! Что нам делать!»

По поводу этого преступления газеты писали: «Ненависть к России, к росту и развитию ее народных сил чувствуется в преступлениях, свидетелями которых мы столько раз уже были. Можно спросить: где же ждать конца испытаниям терпению русских людей и русского народа?»

На следующий день рано утром цесаревич отправился в госпиталь навестить раненых, а затем поехал в Зимний дворец «на доклады».

В дневниковой записи он признавался: «Мы еще все находимся под этим страшным впечатлением и решительно покоя не находим, все более и более думаем об этой небывалой адской проделке!»

7 февраля император и наследник вновь вернулись к вопросу о взрыве. «Утро все провел у Папá, много толковали о мерах, — оставил запись в дневнике цесаревич, — которые нужно же, наконец, принять самые решительные и необыкновенные, но сегодня не пришли еще к разумному. Следствие идет своим порядком, и кое-что открывается интересного и полезного.

Завтракали у Папá, а потом ездили с ним в Казанский собор и оттуда в Конюшенный госпиталь осмотреть раненых, которых осталось 14 человек, а остальные отправлены в полковой госпиталь. Потом поехали в госпиталь Финляндского полка, в котором застали конец панихиды в церкви по 10 убитым взрывом. Было все начальство, все офицеры и почти половина полка. Грустно и тяжело было видеть эти 10 гробов несчастных солдат, таким страшным образом покончивших жизнь! Потом обошли всех раненых, большею частью все хорошо идут, и надо надеяться, что они поправятся».

8 февраля состоялись похороны солдат Финляндского полка, погибших при охране Зимнего дворца. Александр II и цесаревич сочли своим долгом присутствовать на этих похоронах. Император, подойдя к длинному ряду гробов, обнажил голову и тихо произнес: «Кажется, что мы еще на войне, под Плевной…»

По указу императора во дворце великого князя Константина Николаевича состоялось совещание министров. Главный вопрос — что делать в связи с нарастающей террористической угрозой.

Князь Владимир Петрович Мещерский, издатель журнала «Гражданин», так описывал события февраля 1880 года: «Разумеется, взрыв динамита в Зимнем дворце сопровождался взрывом негодования и ужаса не только в Петербурге, но во всей России. Все поняли, что даже жилище царя, подобно улице, подобно полотну железной дороги, подвержено неумению охранять от горсти преступников правительственными слугами…

Увы, вправе был это понять, прежде всего, государь…

Только несколько месяцев назад вступили в свои диктаторские права новые генерал-губернаторы, и, между прочим, генерал-губернатор в Петербурге, и в результате три покушения на железной дороге и одно в Зимнем дворце, в течение 4 месяцев. Вопрос: что делать? — был у всех на уме и на устах. Он явился и у государя…

В ответ на этот вопрос учредились во дворце великого князя Константина Николаевича, по повелению государя, совещания из министров, для обсуждения темы: какими мерами остановить несомненно возраставший успех крамолы… Совещание это получило громадное значение исторического события, но значение это было роковое… Кроме министров в нем принял участие и цесаревич Александр Александрович.

После открытия этого совещания несколькими вступительными словами председателя начался обмен мыслей. Мысли эти не выражали ничего нового, вращаясь в сфере разных полумер, перебывавших уже в головах министров на всех прежних совещаниях. К тому же совещание стояло перед тем действительным фактом, что, по-видимому, все возможное было сделано для противодействия крамоле: учреждены были с неограниченною почти властью генерал-губернаторы; губернаторам даны были тоже усиленные полномочия: все политические преступления отданы были под военный суд; все пружины и струны строжайшего полицейского надзора доведены до maximum's напряжения… Что же еще оставалось делать?..

Поднят был снова вопрос об отношениях школы к крамоле, но, во-первых, граф Толстой, тогдашний министр народного просвещения, уверял, что им приняты были все нужные меры к прекращению зла, а во-вторых, время ли было в такую острую минуту, когда действовать надо было немедленно — приступать к сложному вопросу пересмотра нашей системы и наших учреждений народного образования.

Тем не менее, прижатое к стене возложенным на него государем поручением, совещание посвятило себя обсуждению разных мероприятий, предлагавшихся министрами и имевших характер усиления надзора, охраны и проявлений власти, но, к сожалению, как тогда говорили скептики, и весьма основательно, ничего не предвещавших, кроме усиления переписки и пререканий между разными ведомствами…

Вот в эту-то минуту, когда, казалось, исчерпаны были в головах государевых советников все меры, по их мнению, способные улучшить беспомощное положение правительства, раздался голос наследника цесаревича.

Тогда-то и наступила та важная историческая минута, про которую я сейчас сказал…

Голос наследника раздался потому, что он один был внутренне не согласен с тем, что говорилось около него, и он один признавал жизненную правду во всей ее печальной наготе.

Когда председатель совещания обратился к наследнику цесаревичу, молчаливо слушавшему все происходившие обмены мыслей, с вопросом об его мнении насчет всего, в совещании проектированного, цесаревич сказал, что он не ожидает особенного успеха от предложенных мероприятий, так как видит, что главное зло, мешающее правительству быть действительно сильным в борьбе с крамолою и, вообще, с беспорядками, заключается, по его мнению, не в отсутствии мероприятий, которых очень много, а в разрозненности ведомств между собою, в отсутствии солидарности между ними, во внутреннем разладе между ними и что вследствие этого он полагает, что единственная мера, которая могла бы положить конец такому печальному порядку вещей, есть подчинение всех ведомств одному руководителю, ответственному перед государем в данную минуту за восстановление порядка, с тем, чтобы по всем вопросам государственной внутренней безопасности министры обязаны были действовать сообща, подчиняясь воле одного лица. Таков был приблизительно ответ цесаревича.

Нужно ли говорить, что этот голос наследника престола, столь прямо и столь мудро указавший на главное больное место всего нашего тогдашнего строя, всех поразил своею неожиданностью. Нужно ли прибавлять, что в то же время главная мысль этого мнения пришлась не по вкусу всем поразившимся им министрам и создала общую министерскую гримасу.