Наум Рейнов - Физики — учителя и друзья

Мне довелось встречаться с Синельниковым на протяжении десятилетий. Годы брали свое, они меняли Кирилла Дмитриевича, но самые привлекательные черты его характера сохранялись. Это был человек необычайной скромности, доброжелательный и чуждый зависти. Ученому нелегко, когда он узнает, что кто-то опередил его в работе, которой отдано много сил и души. Но Синельников в таком случае не унывал, не завидовал, а искренне гордился чужим успехом, — ведь это был успех науки, а ей Синельников служил не за страх, а за совесть. И еще он обладал неугасимым чувством нового. Его постоянно интересовали и влекли новые идеи в науке. Если он видел, что идея обещает полезные результаты, он радовался за товарищей так, словно нашел эту идею сам, помогал советами и собственными соображениями зрелого ученого. И, пользуясь правами директора института, спешил открыть новой идее дорогу к проверке и осуществлению.

А первым, кто в двадцатых годах начал исследования по ядерной физике в нашем институте, был Дмитрий Владимирович Скобельцын, ныне академик, широко известный во всем мире ученый и общественный деятель. Он работал с камерой Вильсона, с которой потом пришлось иметь дело и мне как конструктору, механику и исследователю. Если говорить схематично, камера Вильсона представляет собой цилиндр, в котором движется поршень. Камера, образованная поршнем и стенками цилиндра, заполняется насыщенными парами воды. Если поршень резко опустить вниз, воздух, находящийся в камере, быстро расширится, его температура упадет, и пар станет сгущаться вблизи ионов, образуя капельки воды.

Верхнее основание цилиндра, его «крышка» — прозрачная, стеклянная. Через нее можно наблюдать и фотографировать происходящее в камере. А наблюдают в ней за космическими лучами, этими частицами огромных энергий, прилетающими к нам из других миров. Такая частица, приближаясь к атому газа, ионизирует его, отрывает электрон и образует положительный ион. В камере Вильсона вдоль пути полета пришедшей из космоса частицы образуется туманный след из капелек воды. Освещая камеру сбоку, можно фотографировать эти следы — треки космических частиц.

Дмитрий Владимирович Скобельцын с помощью камеры Вильсона исследовал механизм поглощения альфаи гамма-лучей. Затем ему удалось измерить скорости космических частиц, их энергию. Он это сделал, поместив свой прибор в сильное магнитное поле, где путь частиц искривлялся. По искривлению пути частицы он смог измерить скорость ее движения. Это было крупным успехом в новой области физики.

Одно время Скобельцын работал совместно со знаменитыми французскими учеными Ирен и Фредериком Жолио-Кюри, ездил к ним, сообща они проводили некоторые опыты.

О своей работе Дмитрий Владимирович часто рассказывал на семинарах в Физтехе. Там постоянно возникали диспуты между ним и братьями Алихановыми. Алихановы вносили в спор много горячности, южной страстности, словом, весь свой жаркий темперамент. Скобельцын, наоборот, никогда не выходил из себя, спорил удивительно спокойно, логично. Признаюсь, я слушал его не без зависти, поражаясь хладнокровию и такту этого талантливого ученого. В его умении всегда владеть собой, сохранять выдержку в самом горячем споре сказывались и твердый характер, и воспитание, полученное в семье. Дмитрий Владимирович Скобельцын — сын известного физика, профессора Владимира Владимировича Скобельцына, прогрессивного, передового русского ученого, одного из преподавателей Политехнического института в Петрограде.

Как бы то ни было, жаркие споры на физтеховских семинарах помогали установить научную истину, а это самое важное. На семинарах вообще дискутировали много, не робея перед высокими научными авторитетами. Вероятно, потому семинары в Физтехе, которыми руководил Иоффе, сыграли большую роль в формировании советской школы физической науки.

В институте и вне его находились люди, называвшие Иоффе мечтателем и фантазером. Он знал об этом, не обижался, а скорее даже гордился.

— Ученый обязательно должен обладать фантазией, ему необходимо мечтать, — не раз говорил директор. — Научная фантазия и мечта позволяют заглянуть в будущее, предвидеть завтрашний день науки. А без этого нельзя двигать ее вперед.

Сам он в очень высокой степени обладал способностью заглядывать в будущее науки. Его предсказания часто воспринимались как необоснованные, порой не подтверждались вначале, но затем, в ходе дальнейшего развития науки, почти всегда обнаруживалась его правота.

Мое личное общение с А. Ф. Иоффе началось, когда я перешел в его лабораторию. Вот тогда я близко узнал этого редкостного ученого и человека.

По старой привычке мастерового, я начинал свой трудовой день рано, за добрый час до того, как приступали к работе сотрудники лабораторий. Когда Иоффе выходил из своей квартиры, я уже возился у станка, стоявшего, как говорилось, сперва на лестничной площадке. Директор обычно останавливался возле меня, здоровался, расспрашивал о делах. Потом, когда я получил отдельную комнатку, он часто заходил и туда.

Сидеть подолгу в своем кабинете Иоффе не любил, предпочитая больше бывать там, где работали физики. Примерно раз в неделю он задерживался в каждой лаборатории дольше обычного. Расспрашивал сотрудником о том, что они сделали за прошедшее время, как оценивают полученные результаты. Если он видел, что люди продвинулись вперед, нашли и осмыслили нечто новое, он оживленно обсуждал их работу, советовал, как идти дальше. Но не навязывал свое мнение, категорически распоряжался очень редко, если вообще делал это когда-нибудь. Он просто развивал свои мысли по обсуждавшемуся вопросу, но мысли были так ясны, интересны, что люди быстро подхватывали их и охотно шли путями, которые он намечал. Он не заставлял, он предпочитал убеждать. Если же Иоффе видел, что продвижения вперед пет, у людей по возникло новых соображений и мыслей, он поджимал губы, лицо, на котором все привыкли видеть улыбку, становилось скучным, разочарованным. Он умолкал и быстро уходил. И это действовало па сотрудников сильнее, чем иное взыскание.

Заходя ко мне, директор прежде всего интересовался приборами, которые я делаю, говорил, что тот или иной прибор может дать в эксперименте и что должен дать сам эксперимент. И хоти я об атом уже слышал раньше от сотрудников, для которых прибор предназначался, очень часто именно разговор с Иоффе помогал мне по-настоящему проникнуть в суть дола, а это было непросто, так как в физике я разбирался тогда мало — образование-то оставалось трехклассным.