Христофор-Людвиг фон Иелин - Записки офицера армии Наполеона фон-Иелина

На большой дороге попадались пленные русские, которых никто не стерёг, и они могли идти куда угодно. Они направлялись в ближайшие деревни, добывали лошадей и появлялись в виде партизан. Зная, что сопротивление невозможно, все были объяты ужасом. Завидя издали крестьянина на лошади, все, принимая его за казака, обращались в бегство.

Ночью можно было наблюдать ужасающее зрелище: кругом — вблизи и вдали — горели целые селения. Зарево пожаров простиралось по всему горизонту, освещая окрестности как днем красным отблеском огня.

Изнурение толпы дошло до того, что несчастные не могли даже подбирать дерево для топлива. Они садились на своих умерших товарищей, вокруг тлеющих огней, и умирали в свою очередь, когда погасал огонь. Нередко они, теряя сознание, ложились прямо в огонь и умирали в страшных мучениях.

Многие доходили до сумасшествия и пожирали мясо павших лошадей; иные теряли голос, и многие, ослепнув, кружились в толпе, пока, вытесненные оттуда, не падали и не погибали в страшных мучениях.

Так называемый священный эскадрон, составленный в Орше для охраны императора, рассеялся. Вообще трусость заменила храбрость.

Немногие гвардейцы, сохранившие вооружение, побросали его, чтобы не попасться в руки неприятеля с оружием в руках. Все распалось, нужда превратила всех в разбойников и поджигателей; сильный грабит слабого, отнимая то, что ему принадлежало по праву, не чувствуя при этом угрызений совести.

В Сморгони мы застали часть дивизии Коазона из Данцига и несколько дополнительных отрядов из Германии, высланных к нам навстречу из Вильны. Они были в полном порядке и представляли нам, людям, заросшим грязью и копотью, небывалое зрелище. Нам было приятно видеть чисто одетых солдат и слышать бой барабана.

С этого места Наполеон спешил нас опередить, передав командование принцу Мюрату. Теперь все считали себя покинутыми, тем более, что был получен приказ «спасаться как кто может».

На другой день, 6 декабря, дополнительные отряды удалились; я и мой друг надеялись к ним присоединиться, но это оказалось невозможно; они подвигались слишком быстро, и мы не могли за ними следовать. К вечеру мы добрались с величайшим трудом до городишка Осмеяна, где опять застали дополнительные отряды.

7 декабря мы снова пустились в путь, но и на этот раз отряд потеряли из виду. В сумерки мы заметили в стороне от большой дороги несколько домов, наполненных бегущими. Мы тоже забрались в это помещение, развели небольшой огонь, сварили себе еду (из муки с водой и солью) и проспали несколько часов довольно спокойно. Я особенно ценил этот отдых, так как не спал под крышей, начиная от Москвы.

Около 2 часов утра поднялся страшный шум, раздались крики: «Казаки! Казаки!» и все выбежали на улицу. Даже мой друг покинул меня в первую минуту страха, думая, что и я за ним последую. Я остался один в этой избе и думал, что меня схватят и убьют казаки. Вдруг у меня мелькнула мысль, которую я тотчас привел в исполнение с крайним напряжением своих слабых сил. Взобравшись на поперечные балки, проходящие под крышей, я прижался к ней, сидя на балке. Едва я успел скрыться, как послышалось приближение казаков и крики бегущих. К моему счастью, огонь в очаге погас, вследствие чего внутренность избы оставалась темна. Наконец прискакали казаки, тыкали во все стороны своими копьями, но так как они ничего не нашли, то я надеялся, что они поедут дальше; однако, сойдя с лошадей, некоторые подошли к очагу и раздули огонь. Я притаил дыхание в смертельном страхе быть открытым. Обыскав все углы и разбросав все валявшиеся тряпки, они снова вскочили на лошадей и удалились.

Вероятно, они меня не заметили, ослепленные быстрым переходом от мрака к свету. Пробыв еще некоторое время на месте, когда все успокоилось, я, наконец, спустился с окоченевшими от холода членами, согрелся немного, и убедившись, что враги удалились, я со всех сил пустился бежать по направлению дороги. После часовой ходьбы я снова встретил моего друга, капитана Буч, сидевшего перед огнем невдалеке от дороги. Мы очень обрадовались, встретив друг друга, и продолжали дорогу вместе.

Порядок и внешний вид отрядов, высланных нам навстречу из Вильны, быстро изменился. Мороз крепчал. Непривычные к лишениям и опасностям разного рода, они быстро дошли до полного изнурения. Эти солдаты умирали не от изнурения или недостатка пищи, а просто от страшного холода. Оставшиеся в живых сбросили оружие и присоединились к беглецам. У меня дело не ладилось. Лишившись обуви, я при страшном холоде должен был идти босиком по снегу и оледеневшей земле. Я предпочел бы отдыхать по целым часам вместо того, чтобы согреваться движением, но мой приятель меня постоянно понукал то добрыми, то резкими словами. Таким образом мы, наконец, дошли до города Вильны в декабре 1812 г. в 4 часа вечера. За нами гнались казаки (Каким-то чудом спасся обер-аудитор Гмелин, друг автора. Изнурённый от усталости, он попал в какой-то ров и там заснул. Он проснулся от странного ощущения. Оказалось, что тело его было покрыто пиявками, которые к нему присосались. Это его настолько облегчило, что он мог идти дальше и счастливо вернулся в отечество. — Прим. Ред.)

Когда мы дошли до главных ворот, там произошла почти такая же давка, как при переходе через Березину. Люди, лошади и повозки громоздились друг на друга, не давая никому прохода. Никому не пришло в голову, что в городе должны быть еще другие ворота, через которые можно было спокойно проникнуть в город. С страшным трудом нам, наконец, удалось пробраться сквозь толпу, при чем нашим бокам пришлось немало пострадать. Но и здесь, как в остальных городах, царствовал ужас и происходили страшные беспорядки.

Прибыв в город и встретив вюртембергского солдата, мы спросили его, где можно достать хлеба и съестных припасов. Он нам указал дом еврея Лихтенштейна, где мы застали несколько знакомых офицеров и товарищей. Я прежде всего спросил хлеба, но его достать оказалось невозможно; я был так голоден, что с жадностью подбирал и глотал крошки, оставшиеся на столе. Достав у еврея бутылку красного вина, я уселся на пол у печки, не найдя другого места, и выпил вино, закусывая куском хлеба, который мне удалось раздобыть у товарища. Офицеры приходили и уходили. Вдруг я увидал знакомого человека, покупавшего бутылку красного вина. В нём я узнал моего бывшего начальника обер-лейтенанта фон Бауера. Я встал, подал ему руку, радуясь его встретить. Но он меня не узнавал, в моих лохмотьях, с головой, повязанной грязным платком, с лицом, почерневшим от грязи и копоти и пр. Когда я назвал свое имя, он обнял меня, снимая с себя вину в том, что я не получил еще награды за спасение его жизни под Смоленском. Он советовал мне скорее вернуться в отечество, обещая позаботиться обо мне по прибытии. Мы расстались, и я его никогда более не встречал. (Он погиб при Ютербоке).