Ирина Стрелкова - Валиханов

По приезде в Омск Валихановы направились к старинному другу семьи Дабшинскому. Пока Чокан, взбудораженный первыми городскими впечатлениями, торопился набросать на бумаге все, что видел, проезжая омскими улицами, Дабшинский вышел и спустя некоторое время вернулся с русским мальчиком — кадетом.

— Чокан, — обратился Дабшинский на казахском языке, — я привел к тебе товарища, он тебе поможет на первых порах. — И пояснил кадету, тоже по-казахски: — Григорий, ты ему помоги, познакомь с порядками в эскадроне.

— Бельмейды! — сокрушенно признался кадет. На простодушной физиономии выразилось полное отчаяние. Кроме этого слова — «не понимаю», — он знал еще, пожалуй, с десяток, не больше.

Дабшинский выразительно глянул на Чокана. Если кадет из казаков Горькой линии не говорит по-казахски, то пускай Чокан блеснет своим знанием русского. Но юный торе упрямо молчал. Не хочет — не надо принуждать. Дабшинский достаточно знал Валихановых. Аблай не переставал в них сказываться.

Простодушный Потанин так и остался на всю жизнь в убеждении, что Чокан приехал в Омск, совершенно не зная русского языка. Потанин был в восторге от быстрых успехов своего нового приятеля в корпусе. Впоследствии в своих воспоминаниях Потанин рассказывал, что Дабшинский позвал его к себе случайно, как первого встречного.

Однако случаен ли был выбор Дабшинского, старого друга семьи Валихановых, большого знатока Степи?

Кадет Григорий Потанин происходил из известного всей Горькой линии потанинского рода. Его дед, сотник Илья Потанин, владел несметными стадами овец и табунами лошадей. Отец, Николай Ильич Потанин, блестяще окончил Омское войсковое училище и прославился как способный и смелый офицер. В 1829 году Николая Ильича Потанина назначили сопровождать через степи в Коканд посольство хана, возвращавшееся из Петербурга. Всю дорогу Потанин вел маршрутные съемки и подробнейший дневник. Его записки были в 1831 году опубликованы в «Военном журнале». Затем Потанина опять послали сопровождать кокандцев, направлявшихся в Петербург.

Время шло, о заслугах Потанина в столице забыли. Потом Николай Ильич не поладил с начальством, попал под суд, отцовское наследие ухнуло на взятки судьям. В конце концов Николая Ильича разжаловали, он бедствовал, Григория взяла к себе в дом добрая женщина, жена бригадного командира Эллизена — Григорий и жил-то больше у Эллизенов, чем с отцом…

Все эти обстоятельства Дабшинский, конечно, знал. Только не учел того, что, живя у Эллизенов, Григорий не мог выучиться казахскому языку — в отличие от других казачат, которые сызмала сопровождают отцов в поездках по аулам.

Дружба двух мальчиков двенадцати лет — меж Чоканом и Григорием оказался лишь месяц разницы в возрасте — не могла начаться по приказу или доброму пожеланию взрослого. У нее свои законы приязни и неприязни. И все же очень много значит, что благодаря старому другу семьи Валихановых двенадцатилетний торе из всех омских кадет первым встретил именно Григория Потанина, уже прочитавшего «Робинзона Крузо», уже вынашивавшего мечты о дальних путешествиях, о неведомых экзотических странах.

Воспитанники Сибирского кадетского корпуса делились на две касты — ротные и эскадронные. В роту направляли сыновей пехотных офицеров и чиновников. В эскадрон — сыновей казачьих офицеров. Приехавшие из Петербурга образованные офицеры стали начальниками у ротных кадет. В эскадроне остались казаки-служаки из состава войскового училища. Ротных одели в нарядные двубортные сюртуки с металлическими пуговицами, выдали им каски с белыми султанами. Эскадронные носили казакины (не на пуговицах, на крючках!) и кивера с помпонами. Ротных учили танцам и иностранным языкам. Эскадронных — верховой езде и татарскому языку. Рота размещалась в бельэтаже. Эскадрон — внизу. Верх чувствовал себя Европой. Низ — Азией. Когда устраивали военную игру — битву Ермака с Кучумом, русскими, казаками Ермака, объявляли себя ротные кадеты. Эскадронные, то есть доподлинные казаки, становились ордой Кучума.

В орду Кучума попал и Чокан. Несмотря на знатных предков и на майорский чин отца, маленького торе определили в эскадрон. Потанин написал в своих воспоминаниях, что жизнь в плебейской среде «не осталась без влияния на образование демократических мыслей казахского аристократа», и казакам пошло на пользу постоянное общение с казахом, он приучил эскадронных кадет к расотерпимости.

Надо полагать, на первых порах случались и острые столкновения, но Потанин о них не пишет.

Потанин вспоминал о годах учения — своих и Чокана — сквозь дымку лет, уже будучи известным путешественником. Сын хорунжего Потанина явился в корпус с детской мечтой о дальних странствиях. Но это еще когда сбудется… А юный абориген степи Чокан — вот он, рядом. И Григорий дотошно расспрашивал Чокана о казахских обычаях, об утвари и вооружении. На том они к сдружились. Григорий записывал рассказы товарища в большую тетрадь. Чокан, заботясь о достоверности потанинского первого научного труда, иллюстрировал записи изображениями казахской утвари, принадлежностей соколиной охоты, музыкальных инструментов, оружия…

Мальчики корпели прилежно над толстой тетрадью, пока другие эскадронные кадеты играли на вытоптанной траве просторного двора в городки, лапту и «завари кашу».

«Чтение мы имели бедное, — пишет Потанин в своих воспоминаниях. — Ученическая библиотека была составлена почти исключительно из биографий русских генералов и описаний разных войн. Самые интересные книги были: «Путешествие Дюмон-Дюрвиля», обработанное для детей, «Записки Манштейна», «История» Карамзина и чья-то биография Наполеона Бонапарта. Да и эти книги доставались нам с трудом…»

Такое ограничение по части книг проводилось тогда во всех кадетских корпусах согласно действующему «Наставлению для образования воспитанников военно-учебных заведений», где было сказано ясно и откровенно, что «никакие учебные заведения в Европе не могут для заведений наших служить образцом» и что все наши заведения «уединоображиваются». С этой целью — «уединообразить» — и заперли на замок созданные в прежние годы довольно богатые библиотеки военно-учебных заведений. В Сибирском кадетском корпусе оказалась недоступной для воспитанников основательная библиотека бывшего войскового училища.

Но для кого на замке, а для кого — нет. Потанину, паппимер, книг не давали. И вот он вспоминает: «Для меня было большим счастьем, когда начальство разрешило Чокану брать книги из фундаментальной библиотеки. Это в нашем развитии была эпоха, когда Чокан принес из недоступного книгохранилища «Путешествие Палласа» и «Дневные записки Рычкова» [24] «Дневные записки путешествия капитана Николая Рычкова в киргиз-кайсацкие степи 1771 года». Спб., 1772. «Путешествие по разным провинциям Российской империи», в 4-х частях, академика Павла Палласа. Спб., 1773–1788 . Толщина книг, их формат, старинная печать, старинные обороты речи и затхлость бумаги — как это было удивительно, необыкновенно, полно поэзией старины! После прочитанного в более раннем детстве «Робинзона Крузо» ни одна книга не оставила во мне такого впечатления, как эти путешествия прошлого века. С увлечением читали мы книгу Палласа, особенно те ее страницы, в которых описывались родные для нас места или ближайшие к ним. Что показалось путешественнику замечательным в этих местах, что он нашел достойным занести в свой дневник, это нас с Чоканом особенно интересовало.