Михаил Антонов - Жизнь в Советском Союзе была... [СИ]

Мы успели уже подменить рюмок шесть, а быть может и больше, но, не выдержав напряжения, кто-то из заговорщиков, решил поделиться радостью от ожидавшегося розыгрыша со своей мамой. Мама эта подобной шутки не оценила, и всего минут за 10 до встречи Нового года наша затея провалилась. Все стало известно гостям. Мужчины сразу принялись вынюхивать, что стоит перед ними в рюмке — водка или вода. Родительницы же стали выяснять, что мы сделали с унесенной со стола водкой. В то, что мы выпили ее сами, они не верили, все-таки нам было лет по восемь или по девять, но они боялись, что мы могли вылить спиртное в раковину. Зря боялись, нам такое и в голову не приходило. Водку мы относили в темную комнату, где никого не было, и ставили там на столик, прикрыв рюмки сверху салфеткой.

Всего за 5 минут до полуночи порядок был восстановлен, все вернулось на круги своя. Все отметили наступление Нового Года традиционно — с рюмкой в руке. А жаль, для них это был единственный шанс в жизни встретить наступающий праздник чистой водопроводной водой.

Кроме тех родственников, что порой заходили к нам в гости, в нашей семье подолгу жили и другие родные.

Первым приехал племянник матери, сын ее сестры Анны Нечаевой из Бирюзяка — Серега Нечаев. Он прожил у нас года три до своего ухода в армию. За это время кузен выучился в училище на радиомастера и потом работал на радиозаводе.

Отслужив три года срочной в войсках ВДВ в славном городе Джамбуле, Сергей вернулся в Челябинск. Но, поскольку радиозавод ему общежития предоставить не мог, он устроился на ЧЭРЗ станочником и жил в заводской общаге на улице Кыштымской сначала в старом корпусе, потом в новом девятиэтажном.

Пока Серега был в армии, подросла его сестра Таисия. Ее также привезли к нам в Челябинск. Таисию устроили работать на тот же ЧЭРЗ, и она прожила у нас года два. Но с ней было проще, ее, восемнадцатилетнюю, разглядел и взял замуж местный парень с Колхозного поселка Юра Бардин.

Так что жилось нам нескучно.

Отец у меня родом со станции Грязи, которая и городом-то стала на его памяти, уже при Советской власти. Нравы там были патриархальными, а жизнь незатейливой и близкой к природе, больше похожей на сельскую, чем на жизнь мегаполисов.

Он с детства заводил себе разных животных, обычно собак, и не изменял этой привычке долгие годы. И в Щурово, и в Акмолинске и на «19 км» он держал собак. Они были нужны ему как для охоты, так и для охраны семьи. В своих рассказах о них он упоминал, как минимум, о трех. Но из всех его четвероногих друзей я застал и видел только последнюю, которую звали Джанга.

Она переехала вместе с нами и в Челябинск, но оказалось, что в городской квартире содержать ее было не так просто. Своего двора, где ее можно было поселить в будке, у нас не было, а регулярно выгуливать животное, как это делают все собаколюбивые горожане, в нашей семье оказалось некому. Мы с Лешей были слишком малы, старшие братья слишком заняты, а отец и мать слишком много работали. В общем, она куда-то делась, и других собак он больше никогда не заводил.

Единственное мое воспоминание о Джанге, что в возрасте лет трех, наверное, я с кем-то из старших братьев спускаюсь в подвал, а там возле нашей ячейке сидит привязанная Джанга. Увидев нас, она вскакивает, громко лает и прыгает. Видимо, так выражая свою радость. Я, хоть и знаю, что собака наша, тем не менее, ее боюсь и близко к ней не подхожу.

Потом некоторое время спустя отец завел певчих птичек. Мы в то время уже с Лешкой ходили в садик. Держал он щеглов и канареек. Этих я не боялся, наоборот, иногда нам позволяли подсыпать им корма и менять воду. Пели они неплохо, но летом, когда светает рано, голосить начинали на заре, что несколько мешало высыпаться. Поэтому им устраивали «темную». Накрывали их клетки плотной тканью, снимая ее только тогда, когда вставали сами.

Увлечение отца птицами длилось года два или три, и я не помню, почему он к ним охладел. Просто однажды птиц не стало, а клетки потом много лет хранились в нашей сарайке в подвале.

Уже учась в школе, мы с Лешкой завели себе кошку. Взяли ее котенком у братьев Новиковых. Она была преимущественно черной по окраске, но с отдельными цветными пятнами на разных участках тела. «Белая перчатка» на передней лапке и коричневый «сапожок» на задней. Но особенно красивая у нее была «медаль» на груди. Небольшой треугольник рыжей шерсти, а снизу к нему примыкало желтое круглое пятнышко. Как будто ее природа золотой медалью наградила. Звали ее Муськой.

За кошкой мы с братом даже ухаживали, меняли ей песок в туалете и следили, чтобы она была сыта. В благодарность Муська даже один раз окотилась, но двух ее прелестных и игривых отпрысков мы вынуждены были отдать.

Потом мы с родителями надолго уехали в отпуск, а оставшиеся на хозяйстве брат Володя с Серегой Нечаевым, принципиально кошкой не занимались. Чтобы не околеть с голоду, Муська от них сбежала на улицу. Так мы ее и потеряли.

Больше никаких животных мы не заводили.

В нашем доме было всего двенадцать квартир, но семей жило намного больше. Просто чуть не половина квартир были коммунальными и рассчитанными на двух хозяев. Нам повезло, наша квартира была отдельной, и в нее никого больше не подселили. А многие были вынуждены делить кухню, ванную и прочие удобства с соседями по квартире. Такие вот были времена.

Всех своих соседей, за полвека проживания в этом доме, я вряд ли сейчас вспомню, но наиболее колоритных из них, постараюсь упомянуть.

Сколько я себя помню, в первом подъезде жил дядя Боря Бардин — худенький, маленького роста, заметно горбившийся и почти всегда пребывавший навеселе. При всей его физической невзрачности, хватка в руках у него была железная, а кулаки — несоразмерно здоровенные.

Говорят, что Боря Бардин был вором. С ударением на первый слог. Уж в законе или нет, не знаю, но наколок соответствующих на теле имел множество: и церковь с куполами во всю спину, и перстни синие на пальцах и аббревиатуры всякие в наличие.

Я точно знаю две вещи: первая, что прописался дядя Боря в наш дом после освобождения из заключения, где отбывал шестилетний срок, я сам видел соответствующую запись в домовой книге в нашем ЖЭКе, когда в юношеском возрасте получал там паспорт. А вторая, что на моей памяти, за все прожитые в соседстве годы, он ни разу не исчезал на долгий срок, и никто из взрослых не говорил между прочим, дескать, повязали нашего Бардина. Из чего можно сделать вывод, что либо дядя Боря завязал и действительно не совершал преступных деяний, либо ему везло, и он просто ни разу не попадался в руки нашей доблестной милиции.