Николай Стрельников - Бетховен. Опыт характеристики

Традиционное представление о Бетховене связывает его фигуру с образом исключительной физической чистоты и даже аскетизма. Утверждается, что Бетховен «не имел возлюбенной» в силу того «высокого понятия о любви–преклонении пред женщиной, которому он был верен всю жизнь» — Заявляется, что «в понятии любви у Бетховена было больше элементов преданности и инстинкта самопожертвования, чем стремления к физическому обладанию». Приводятся ссылки на «чистоту» и «духовность» его музыки, на «Фиделио», на отрицательное отношение к «непристойности» сюжета Моцартова «Дон–Жуана» и так далее.

Не приходится долго говорить о вздорности таких суждений. Прежде всего ясно, что творческое целомудрие не физический аскетизм, и даже не духовный аскетизм. Аскетизм запрещает, целомудрие очищает. Аскетизм убивает, целомудрие воскрешает.

Что же касается биографически–житейской стороны дела, то один из ближайших друзей Бетховена Вегелер свидетельствует, что Бетховен «всегда бывал в кого–нибудь влюблен и большей частью в сильной степени, и даже что он редко видел Бетховена иначе, как в состоянии возбуждения, часто доходившего до пароксизма. Тоже говорит и Фердинанд Рис. И хотя Шиндлер, тоже близкий друг Бетховена, уверяет: «он прожил всю жизнь с девственной стыдливостью, не допустив ни малейшего приближения слабости», но делать из одного того выводов в направлении укоренившихся представлений о Бетховене отнюдь нельзя.

Говорят так: даже намёк на непристойность в разговорах внушал ему отвращение–но из того опять–таки не следует, что, при резко повышенном его темпераменте, он хранил абсолютную физическую чистоту. Девственник и аскет в жизни, Владимир Соловьев приводил в ужас своих домашних темами своих шутливых разговоров.

Передают такой факт: приехав в Линц к брату и найдя у него в доме девушку, имевшую от него ребенка, «раздосадованный Бетховен обратился с жалобой к епископу и начальнику полиции и добился распоряжения об изгнании. развратницы, пока, наконец, его брат, почтенный аптекарь, не сочетался с ней законным браком. Но этот инцидент красноречивее всего свидетельствует не о чистоте его личной морали, а о специфическом отношении к вопросам половой области, указывающем извращенное или во всяком случае психопатологическое отношение к ним Бетховена.

Из существующих биографий Бетховена мы довольно подробно знакомы с историей его физических недугов, о всех его катаррах, кровотечениях, легочной гиперемии, циррозе печени, водянке, наконец, о глухоте, но ничего не знаем о патологии сексуальной сферы Бетховена, исследование которой, несомненно, должно было бы пролить неожиданный свет не только на отдельные факты его биографии, как, напр., мысль о самоубийстве, гейлигенштадтское завещание, истерические записи в дневниках, психическую преувеличенность восприятий и др., но и на общий психологический очерк его жизни.

Большинство биографов и особенно традиционное мнение рисуют жизнь Бетховена с исключительно мрачной стороны, видя в нем пораженного страшнейшим для музыканта недугом–глухотой и преследуемого непрерывными ударами судьбы. Между тем, проверяя факты из его жизни, убеждаешься, что во многом Бетховен был счастливее других и во всяком случае в большей степени, чем кто бы то ни было, признан был современниками.

Мрачной жизнь казалась Бетховену. Вдумчивый психиатр наверное не затруднился бы, исследовав картину физио–психического состояния Бетховена, установить здесь какую либо форму тяжкого душевного страдания на почве функционального полового расстройства или иной сексуальной аномалии.

Во всяком случае та картина жизненной юдоли Бетховена, которую мы обычно приписываем невообразимому трагизму положения: глухой музыкант получали бы в условиях психопатологического исследования, — того, что, например, дало любопытнейшие итоги психиатрического обследования проф. 3. Фрейдом жизни и личности Леонардо да Винчи, — совсем иное освещение.

Глухота Бетховена мешала ему в деле общения с людьми, а не в музыкальном творчестве. Ее следы–на одиннадцати тысячах рукописных страничек «разговоров с Бетховеном, хранимых в Берлинской королевской библиотеке, а не на страницах его партитур, разбросанных по всему свету. И это не могло быть иначе, потому что при гениальной одаренности Бетховена, внешнее ухо для его творчества должно было быть второстепенным. Тонкость акустического разбора в полифоническом составе последних квартетов осталась той же, что и прежде. Тоже приходится констатировать и в отношении Девятой симфонии и Торжественной мессы, произведений, написанных Бетховеном уже в состоянии полной глухоты.

Германские специалисты — медики очень усердно и скрупулезно на столбцах специально — медицинских журналов занимались всякого рода врачебными Ruckblick’aми на клиническую картину физического состояния последних его лет, а д-р Мальфатти не постеснялся даже так определить причины смертельной болезни Бетховена: «sedebat et bibebat». Не односторонни ли эти исследования и выводы?

Люди, и в числе их многие из тех, для которых Бетховен все еще психологическая загадка, вправе ждать от науки исчерпывающей полноты освещения жизни одного из величайших своих гениев.

В понедельник, 26 марта 1827 года над крышей Schwarzpanierhaus’a № 200 близ Шоттентора, там, где еще до сих пор сохранились остатки старой Вены двенадцатого века, солнце светило ярко, по весеннему. С западной стороны деревья уже набухали зелеными почками, но на валах городских укреплений пред домом еще лежал снег, кидавший отблеск в окно комнаты, где умирал Бетховен. Ровно в полдень стенные часы, подарок княгини Кристины Лихновской, внезапно прекратили свои мерные удары. Игла барометра, висевшего под часами, стремительно упала к буре. В самом деле, совершенно необычно для этого времени года, воздух отяжелел, густые свинцовые тучи скопились на небе и в шестом часу вечера над Веной разразилась снежная буря.

За несколько минут пред тем, Шиндлер и Стефан Брейнинг отошли от постели умирающего.

Остался лишь приехавший из Граца, чтобы еще раз увидеть Бетховена, композитор Гюттенбреннер. Ему судьба предоставила принять последний вздох Бетховена, в тяжелой агонии боровшегося со смертью. Его брат и художник Тельтшер находились в соседней комнате.

В эти последние минуты жизни Бетховена, среди глухих раскатов грома, вдруг сверкнула ослепительная молния и осветила лицо умирающего. В то же время раздался страшный удар грома, потрясший дом до основания. Резким судорожным движением умирающий поднялся на постели, протянул сжатую в кулак руку к небу, словно принимая грозный вызов, и затем тяжело упал назад, с полуоткрытыми веками и угасшим взором.