Александр Бенуа - Мои воспоминания (в пяти книгах, с илл.)

чем, вероятно, для того, чтобы мне не было слишком завидно, он тут же заявил, что ряд вещей (декоративно-архитектурного порядка) он приобрел для меня.

Сам Яремич жил на улице Carnpagne-Première, в доме, целиком состоявшем из мастерских. Его огромное, во всю южную стену окно выходило на большой сад, принадлежащий (вероятно, и по сей день) женскому монастырю. Этот «лесистый» вид с птичьего полета наш друг пробовал изобразить несколько раз на довольно крупных полотнах. Эти его вещи не лишены были своеобразной прелести. Прямо под его окнами находилась среди кустов капелла, и нередко можно было наблюдать, как к ней под нежное, печальное пение тянулись вереницы одетых в светлое монахинь. Не будучи вовсе религиозным человеком (кажется, я в своем месте уже представлял Яремича как убежденного приверженца Вольтера), он все же умел ценить всю эту «романтическую атмосферу», и когда ему пришлось покинуть Париж, ему было особенно больно расставаться именно с ней. В этой его чересчур светлой и голой мастерской он прожил четыре года. Лишь летом 1906 г. он перебрался на время нашего отсутствия в нашу версальскую квартиру. Живя в Версале, он и там написал ряд больших, мастерски исполненных, но, как всегда, чересчур серых в тоне этюдов и, между прочим, центром одного из этих парковых мотивов явилась мраморная группа лошадей Аполлона, прячущихся среди густых кустов сирени, в стороне от знаменитого грота. Эту картину он назвал Homraage à Hubert-Robert *. Серость колорита Яремича была чем-то ему органически присущим (яркие колеры, и особенно зеленые, он ненавидел), и в зависимости от этого он выработал целое учение, будто живописец может вполне обходиться всего тремя красками: «костью» (черной краской), желтой охрой и белилами; будто смесь кости с белилами дает благородную и «вполне достаточную» синеву, а смесь охры с костью заменяет всякие оттенки зелени. К этой гамме он лишь в редчайших случаях примешивал венецианскую красную. Такая явная «ересь» не мешала «Стииу» создавать вещи и очень приятные и декоративные, особенно же он преуспевал в акварели, в которой пытался подражать Гварди. Стип и в Примеле, где он прогостил около месяца, сделал один большущий квадратный этюд прямо с натуры, причем неистовство непрестанных бретонских ветров не позволяло ему пользоваться обыкновенным мольбертом, а приходилось ему привязывать свои подрамники толстыми веревками к торчащим наподобие менгиров из земли каменным клыкам. И все же Борей вырвал однажды такую конструкцию и далеко умчал стиповскую уже почти законченную картину; насилу он ее догнал и спас. Закончу этот свой рассказ воспоминанием о том, что общество Шервашидзе, Яремича и Платера, к которым еще присоединился милый студент-филолог «Саша» Смирнов, приехавший изучать на месте древний язык Арморики, и милейшая художница Е. С. Кругликова \

* Дань почтения Гюбер-Роберу (франц.).

придало нашему бретонскому пребывапию значительную и своеобразную

прелесть.

Наслаждаясь всей грозной и жуткой дичью Бретани, мы одновременно не теряли связи с «городской культурой». Не помню, чтобы когда-либо я или моя жена начинали хандрить, хоть и часто лил дождь, хоть ураганные ветры и трясли наш домик. Помянутая присоединившаяся к нашей колонии Е. С. Кругликова вместе со своей неразлучной подругой Mademoiselle Sellier произвела в Примеле некоторую сенсацию уже потому, что их привез не поезд и не дилижанс, а прикатили они прямо из Парижа на велосипедах, что представлялось тогда каким-то подвигом ö*. Впечатление произвел и их спортивный костюм, особенно их штаны-шаровары. В Париже к этому давно привыкли — одно время, около 1895 г., костюм «сиклистки» * стал даже чем-то вроде профессионального мундира для особ уличной профессии — но вне Парижа и на «больших дорогах» такая «tenue» ** все еще представлялась диковинной и даже довольно предосудительного характера.

За последние месяцы мы как раз тогда очень сошлись с Елизаветой Сергеевной, и это несмотря на то, что ее искусство (и особенно присущий ему несколько любительский оттенок) не могло нам импонировать — ни мне, ни моим друзьям. Вовсе не импонировало нам и старание Кругликовой идти вместе с веком, быть передовой, à la page ***. Все это, однако, не мешало этой некрасивой и стареющей девице обладать большой «притягательной» силой. Она отличалась исключительной живостью темперамента, страстно всем интересовалась, что и позволило ей устроить у себя в Париже, на улице Буассонад что-то вроде русского художественного центра, усердно посещаемого не только русскими, Была она и очень отзывчива, разные бедняки и неудачники нередко прибегали к ее кошельку. Она же устраивала у себя простодушные балы, из которых мне особенно запомнился один костюмированный, когда весь дворовый садик перед ее дверью был завешан цветными фонариками, а в ее двойной мастерской была устроена сцена, на которой выступали разные любители с шансонетками и монологами. Всех тогда поразила своей миловидностью одна из дочерей Плеханова, одетая пастушкой с картины Буше, и очень всех позабавила на редкость некрасивая старая дева, с потешным английским акцентом пропевшая тогда популярные песенки, среди которых одна начиналась словами: «Je suis la plus jolie de toutes les jeunes filles» ****. Угощение на таких пирушках бывало в высшей степени обильным, но и совершенно беспретеициозным, «домашним». Непременным гостем Кругликовой бывал добродушный Макс

$* Не найдя свободных комнат в Примеле, обе подруги художницы поселились в соседнем местечке St Jean du Doigt, но виделись мы с ними каждодневно — то опи наведывались в Примель, то мы всей семьей совершали прогулку в Сен-Жан, * От франц. «cycliste» — велосипедист, -ка,

** Одежда (франц.).

** В духе времени (франц.).

*** Я самая хорошенькая из всех молодых девиц (франц.).

438

V , 1. Лето 1905 и 1906. Приме ль

Волошин 3, дружба с которым у меня тогда и завязалась. Жил он где-то по соседству на бульваре Эдгара Кине, снимая мастерскую скульптора au rez-de-chaussée *. Несмотря на молодость лет, его лицо было украшено густой рыжей бородой, а на плечи падали такие же рыжие вьющиеся волосы, что придавало ему какое-то сходство с древнегреческим Юпитером. При этом он был очень близорук, и благодаря этому в его взгляде было нечто «отсутствующее», а в сложении этого коренастого, довольно полного человека не было ничего величественного. Не совсем было понятно, почему ему понадобилась мастерская художника, раз он тогда живописью не занимался, но возможно, что он уже тогда в интиме что-то пробовал, что пригодилось ему впоследствии — когда он вместе со своей молодой, прелестной и талантливой женой М. В. Сабашниковой расписывал собственными руками построенный «храм теософов» 4, и тогда, когда он, поселившись безвыездно в Крыму, в Коктебеле создал длинную серию очаровательных акварельных пейзажей...