Виктор Сытин - Человек из ночи

Я прилетел в столицу «страны белого золота» ненадолго, чтобы повидаться с друзьями, обретенными во время поездок в Африку, в том числе с Сембеном Усманом. И вот я вижу его глыбистую фигуру в сине-белом бубу в холле гостиницы. Рядом с ним высокая, гибкая африканка. Она тоже в национальном наряде и прическе: множество косичек-жгутиков свешиваются по обе стороны ее губастого коричнево-оливкового лица. Она совсем не красавица. Но глаза ее прекрасны. Где я видел такие?

Сембен крепко обнимает меня, целует, похлопывает по спине. Мы оба рады встрече.

— Викто́р, брат, — говорит он, — очень хорошо, что вы здесь, в этом прекрасном городе.

Потом он оборачивается, жестом подзывает спутницу.

— Героиня фильма «Цеддо». Простая наша женщина, которая стала актрисой. И я ее открыл, — не без гордости добавляет он.

Имя героини звучит экзотически — Табара́ Ньджай.

Она подает гибкую руку — узкая кисть, тонкие пальцы — и произносит несколько слов на том странном языке волоф, в котором почудились мне звуки тамтама, когда я впервые его услышал.

Так вот она, дочь вождя племени цеддо, мстительница за свой порабощенный народ! На экране она была красивее, эффектнее. В кино так случается часто. Но глаза ее, поразившие и запомнившиеся в последних кадрах фильма, оказались и наяву завораживающе странными и чуть страшными. И еще что-то неопределенно знакомое было в чертах лица Табара́ Ньджай. Что?

Сембен потянул меня за руку.

— Пойдемте посидим где-нибудь, поговорим. А Табара́, наверное, сейчас повезут куда-нибудь по фестивальным делам.

Мы поднялись в мой номер, на шестой этаж, и вышли на балкон. Как прибой, шумел внизу огромный город. Клубились вдоль улиц и в парках кроны карагачей и лип. Светлые дома ступеньками уходили к горизонту, очерченному силуэтом синих гор.

Сембен с удовольствием, раздувая ноздри широкого носа, вдыхал сухой, чистый воздух открывавшегося простора.

— Ваш фильм «Цеддо» на здешнем фестивале, как и на московском прошлый год, очень понравился, — сказал я. — В «Правде» писали, что это «картина глубоко народная и национальная по своей форме», что она «украсила программу ташкентского смотра».

— Как здесь хорошо, — задумчиво произнес Сембен в ответ.

И можно было понять его так, что рад он и успеху своей работы, и вообще приезду в нашу страну, и что нравится ему у нас очень. Я стал рассказывать ему о недавней поездке в Эфиопию, о ярких приметах нового, подлинно революционного в этой стране, о борьбе, которую ведет ее народ с врагами внутренними и внешними.

— К сожалению, у эфиопов нет еще своей кинематографии. А кино так могло бы помочь им в их борьбе за свое будущее.

На лице Сембена появилось выражение то ли озабоченности, то ли тревоги. Он закурил, глубоко вздохнул.

— Всем нам, африканцам, предстоит еще много-много борьбы, — задумчиво сказал он. — Новому старое грозит отовсюду. Победить его можно только единством. Дружбой между нашими народами. И теми, кто уже построил социализм.

— Вы будете снимать новый фильм?

— Нет. В ближайшее время нет. Я начал писать роман. Тема? Угроза со стороны сил внутренней реакции прогрессу народов Африки к югу от Сахары. А может быть, исторический, о Самори — великом черном борце против колонизаторов. Потом, может быть, и сниму на эту тему фильм. А пока буду писать еще и статьи, публицистику для радио, телевидения. Вы же знаете, в большинстве стран Африки реакционные силы, торгаши и политики не выпускают на экраны наши фильмы, фильмы, созданные африканцами, и вообще прогрессивные картины. И надо пытаться высказываться через печать — романы и статьи, радио и телевидение. Надо и эти каналы информации вместе с кино больше использовать для становления нашей национальной культуры, для борьбы за лучшее будущее Африки, разоблачать империализм и неоколониализм, укреплять единство и дружбу.

На следующий день Сембен Усман выступил на ту же примерно тему на симпозиуме кинематографистов трех континентов, собравшемся в рамках Ташкентского кинофестиваля, выступил блестяще! Ему долго аплодировали, признавая его лидерство в современной литературе и кино Африки.

Как-то, сметая тонкую городскую пыль со своих масок и статуэток, я вдруг в одной из них — головке женщины-африканки — увидел что-то знакомое. Память подсказала — похожа она на лицо Табара́ Ньджай! Так вот почему героиня «Цеддо» там, в Ташкенте, напомнила что-то.

Статуэтка была из Сенегала, и, наверно, вырезал ее из эбена ремесленник-художник племени волоф или другого близкого ему по крови и древней самобытной культуре. Она еще жива, она еще не размылась временем и потоками достижений пришлых цивилизаций. И я подумал снова о том, как важно для будущего сохранять национальную культуру прошлого племен и народов Африки, да и вообще всех народов земли. Это не менее важно, чем исчезающие виды растений и животных!

Сухощавый, стройный немолодой человек с тонким, одухотворенным лицом ученого или поэта, в сером костюме, перекинув белый плащ через левую руку, стоял перед маленькой церквушкой в лесах — она реставрировалась — и внимательно ее рассматривал. Иногда он чуть поворачивал голову, обращал взор на другой такой же древний храм неподалеку или окидывал взглядом старинное строение — боярские палаты. За его спиной высилась бетонно-стеклянная громада гостиницы «Россия», к восточному ее входу подъезжали и отъезжали машины, толпились люди чуть ли не со всех краев света. Над балюстрадой лопотали национальные флаги почти сотни государств. Шумел Московский международный кинофестиваль.

Когда я подошел ближе, человек обернулся — это был знаменитый французский кинорежиссер Рене Клеман — улыбнулся, поздоровался и сказал:

— О мсье, я не перестаю наслаждаться этой историей в камне. Много лет прошло с тех пор, как мне пришлось оставить занятия архитектурой. Но подлинные произведения искусства зодчих, известных и безвестных, волнуют меня по-прежнему. Архитектура ведь, как теперь принято говорить, «самовыражение» первых художников, появившихся в истории человечества! Не правда ли? Как хорошо, что вы, свершив свою революцию, не отказались от культуры прошлого. Я уважаю вас за это…

И добавил:

— Конечно, не только за это. За многое. За то, что вы сокрушили фашизм, за…

— О, Рене! Вот вы где! Я так и знала…

От подъезда гостиницы быстрыми шажками, почти бегом, к нам приблизилась в меру полная невысокая женщина в мантилье-накидке. Ее округлое лицо обрамляли чуть седеющие светлые локоны, глаза светились радостью и добротой.

— О, мсье Виктор! — узнав, повернулась она ко мне. — Очень, очень рада вас видеть тут, в Москве. Комант’алле ву? Какой хороший погода.