Виктор Сытин - Человек из ночи

Нет Виктора Чемко… После окончания войны, вернувшись в Москву, я разыскал его. Адрес он, рассказывая свои байки, давал точный. Улица Горького, 19. Там он жил в небольшой мансардной квартирке и умер там в одночасье. Нет поэта Чивилихина…

Я слушал Лебедева, его чуть-чуть хрипловатый голос. Он говорил, как всегда, отрывистыми фразами, чисто произнося каждое слово, так, чтобы всем было понятно, все услышали хорошо, что он высказывает. Слушал, вспоминал, как давным-давно, в историческом прошлом уже, Виктор Чемко назвал нашего члена Военного совета армии «прочным человеком». Очень точно назвал! Да, прочный человек, настоящий коммунист, солдат с большой буквы Петр Семенович Лебедев. Был им и остался. Доброго ему здоровья на многие годы…

Да и сам Виктор Чемко был того же цельного закала человек. Прочный…

…Я выхожу из Советского комитета ветеранов войны с радостью и грустью. Вспоминается песня: «Где же вы теперь, друзья однополчане?» Песня радостная — война-то кончилась, Победа! И грустная… Иных уж нет, а те далече…

В окнах особняка на Гоголевском бульваре солнечные блики. У остановки троллейбусов веселая стайка молодежи. Девушки в светлых плащах, джинсовых куртках.

Яростно щебечут воробьи в зазеленевших липах бульвара. Красные флаги на столбах светильников и домах еще не убраны после Первомая, ждут они праздника Победы. В тридцать… раз…

Я останавливаюсь и окидываю взглядом особняк.

А когда, скажем через десять лет, будет отмечен этот день в сорок… раз? Тогда… будет ли здесь жить Комитет ветеранов? Наверное, уже нет… Ну и что ж. Ну и хорошо, славно. И только лишь бы он не воскрес когда-нибудь в более далеком будущем…

— Ну что ж, — сказал майор Арефьев, когда почти совсем стемнело, — пожалуй, можно немного и отдохнуть. Пойдемте, что ли, в этот крайний дом. Попросим приюта до утра. А вы, капитан, командуйте. В случае чего ко мне вестового… Привет!

Арефьев откозырял, круто повернулся и зашагал, высокий и сильный, напрямик к смутно видневшемуся строению у въезда в маленький польский городок. Еле волоча ноги, спотыкаясь о какие-то низенькие кустики, я последовал за ним. Неглубокий, днем набухший водой, а сейчас подмерзший снег громко хрустел под подошвами моих сапог.

Дом на окраине Мехува казался нежилым. Окна закрыты ставнями, труба не дымит… Однако на стук нам открыли сразу же. Невысокий сухой старик в очках гостеприимно пригласил войти и представился учителем музыки Вишневецким.

— Прошу, панове… Однако зимно в нашей мешкане, — смущенно сказал он, когда мы попросились на ночевку.

Говорил он по-русски неплохо, лишь изредка вставляя польские слова.

В комнате, куда мы вошли из небольшой передней, действительно было прохладно. Ее, наверное, не топили уже несколько дней. Это была, очевидно, столовая и гостиная вместе. Середину ее занимал большой круглый стол под узорной скатертью с кистями. Вокруг него несколько венских стульев. Небольшой рояль поблескивал черным лаком в углу у зашторенного окна, а рядом с ним распласталась низкая тахта с горкой причудливой формы подушек. В слабом свете крошечной пятилинейной керосиновой лампочки, которую держал хозяин, на стенах можно было различить темные портреты в темных рамах. И большое темное распятие.

— Если разрешите, мы здесь и устроимся, пан, — кивнул головой в сторону тахты Арефьев. — Вы уж извините за вторжение. — И тяжело опустился на стул.

Вишневецкий протестующе вскинул руку:

— Ну разве тут можно, панове! Разве можно! Прошу на спальню. Прошу не обидеть…

Мы не смогли воспротивиться настойчивым уговорам и прошли в соседнюю комнату.

Я плохо помню, что дальше было… Да, мы скинули шинели, сапоги. Сняли с широкой кровати и свернули перину вместе с простынями, как ни протестовал хозяин, и поставили тюк стоймя в сторонке, у зеркала. Потом легли, кажется, поперек постели, накрылись шинелями и… Вот так спят «как убитые»! Ох, как хотелось тогда отдыха!

…Уже несколько суток наша 59-я армия наступала с Сандомирского плацдарма. Вначале противник оказал серьезное сопротивление. Затем стал откатываться, лишь кое-где оставляя заслоны и группы танков, которые вели с нами короткие и ожесточенные арьергардные бои. Эти стычки, опрокидывание засад, отражение танковых наскоков и непрерывное, днем и ночью, движение вперед и вперед по разбитым, раскисающим днем и скользким, схваченным ночными заморозками дорогам выматывали силы наших солдат. Командование армии понимало это и каждую возможность использовало, чтобы дать хотя бы короткий отдых то одной части, то другой.

Сегодня утром танковый батальон соединения Рыбалко и передовой полк стрелковой дивизии, поддержанный дивизионом ИПТАПа [16] ИПТАП — истребительный противотанковый артиллерийский полк. , как писали в то время в военных корреспонденциях, после ночного марша «с ходу ворвался» в польский городок Мехув.

Для довольно сильного заслона, оставленного в нем противником, это было неожиданностью. Все же немцы попытались защищаться: Мехув расположен недалеко к северу от древней польской столицы Кракова и, очевидно, должен был прикрывать фланг ее линии обороны.

Но наши танки, войдя в город, разрезали заслон и заняли центральную площадь города. Отсюда они держали под огнем своих пушек и пулеметов сходящиеся к площади несколько улиц. Это облегчило задачу пехоты, и к полудню примерно почти весь Мехув был освобожден.

Трудно передать то чувство, которое испытываешь, когда идешь по земле, только что отвоеванной у врага. Оно радостно, но оно и всегда с примесью горечи. Руины… Пожарища… Мертвые тела…

Мехув в центре почти не пострадал. Лишь несколько зданий вдоль главной улицы были повреждены. Кое-где дома горели, и характерный едкий запах дыма, смешанного с пороховыми газами, наполнял воздух.

У перекрестка неподалеку от главной площади (наши танки только что покинули ее и пошли на западную окраину городка, где еще стреляли) я увидел Анатолия Чивилихина, поэта-ленинградца, прикомандированного к редакции нашей армейской газеты «На разгром врага».

Анатолий стоял, прислонившись к витрине магазина, и смотрел куда-то поверх остроконечных крыш, в серое небо. Обветренные губы на его сухощавом нервном лице шевелились. Как и многие поэты, он конечно же «проборматывал» новые стихи. Взвизгнув, неподалеку упала и звонко лопнула шальная мина. Просвистели осколки, зацокали о стены. Зеркальная витрина за спиной Чивилихина раскололась. Он инстинктивно отпрянул в сторону, увидел меня и чертыхнулся.

— Чего идете как по бульвару? Эта сторона опасна при обстреле. — И улыбнулся. — Хороший городок. Тихий.