Ричард Холл - MOBY. Саундтрек моей жизни [litres]

Мои друзья из старших классов учились в университетах «Лиги плюща» и сидели под столетними дубами, обсуждая Канта и Фуко, а я через год после окончания школы стал девятнадцатилетним недоучкой, который спал на старом мамином диване.

Еще я любил напиваться и ходить на стрейтэджерские концерты. Стрейтэдж – это движение, основанное хардкор-группой из Вашингтона Minor Threat. Большинство ребят-стрейтэджеров наносили большие буквы «X» на тыльные стороны ладоней, не пили, не курили и не принимали наркотики. Мне нравилась музыка, а еще нравилось чувство, что я принадлежу к тайному обществу, но, будучи подростком, я не слишком-то интересовался собственно философией.

Когда мне было семнадцать, я пошел на концерт Minor Threat в «Грейт-Гилдерсливз», рок-клубе в нижнем Манхэттене в одном квартале от «CBGB». Я, как требовалось, нарисовал букву «X» на тыльной стороне ладони, а на пути в клуб напился рома вместе с другом Биллом. После концерта я уже практически лыка не вязал, но познакомился с Яном Маккэем, певцом Minor Threat. Он как раз загружал аппаратуру группы в фургончик.

– Мистер Маккэй, – пьяным голосом сказал я, – я хочу сказать, что я тоже стрейтэджер, и мне очень нравится ваша группа.

Он пожал мне руку и настороженно сказал «спасибо».

В 1983 году я поступил в колледж и продолжил пить, частенько просыпаясь на полу своей комнаты в общежитии в луже собственной блевотины. А еще у меня начались изнурительные приступы паники. Они были настолько ужасными, что я даже не мог выйти из комнаты, не говоря уже о том, чтобы пойти на учебу, так что я отчислился и уехал домой. Мои друзья из старших классов учились в университетах «Лиги плюща» и сидели под столетними дубами, обсуждая Канта и Фуко, а я через год после окончания школы стал девятнадцатилетним недоучкой, который спал на старом мамином диване.

Несмотря на то что мне было всего девятнадцать и по закону мне пить запрещалось, я сумел найти работу диджея в баре под названием «Бит». В других барах пьянство на работе, возможно, вряд ли кому-то понравилось бы, но в «Бите» начальство смотрело сквозь пальцы на то, что я пью так много и часто, как получится. Я выпивал пинту водки, потом меня рвало алкоголем и желчью в туалете, потом, опустошив кружку пива, я шел обратно в диджейскую будку работать.

Я был молод, так что похмелья были короткими и в чем-то даже очаровательными – я чувствовал себя похожим на Дилана Томаса и Чарльза Буковски. Но постепенно последствия от выпитого начали накапливаться, и в восемьдесят шестом, в двадцать один год, я понял, что я алкоголик – или, по самой меньшей мере, у меня проблемы со спиртным.

В 1987 году я стал веганом, начал читать лекции о Библии и решил, что разбивать машины и просыпаться в собственной блевотине – не самые лучшие ценности. Мой отец умер от алкоголизма. Мама моего друга Пола умерла от алкоголизма. Бо́льшая часть насилия, которое мне доводилось видеть, была вызвана спиртным. Так что в один прекрасный день в 1987 году я сел на диван в маминой комнате и позвонил Полу, который всегда был стрейтэджером. Я сказал ему:

– Пожалуй, с меня хватит. Я больше не собираюсь пить.

С тех пор я больше не пил, и наша с Полом общая трезвость, а также любовь к «Звездному пути» и Дэвиду Линчу стали фундаментом для крепкой дружбы.

В два часа ночи вечеринка в честь новоселья наконец-то начала стихать, я включил свет и завершил ночь кассетой Night Moves Боба Сегера. Мои пьяные друзья стали подпевать, потом допили пиво и разошлись по домам. Я лег спать и поставил будильник на семь часов, чтобы успеть собрать все пустые банки и бутылки до того, как их кто-нибудь выбросит.

Проспав несколько часов, я встал на рассвете, наполнил три мусорных пакета бутылками и потащил их по Четырнадцатой улице к «Фуд-Эмпориуму». Несмотря на ранний час, там уже собралось около дюжины бездомных, выстроившихся в очередь к машинам для переработки. Стояло холодное мартовское утро; я был одет в армейскую куртку времен Вьетнама, джинсы из магазина распродаж, старые рабочие ботинки и черную вязаную шапочку.

Начал накрапывать дождь, мои мусорные пакеты пахли пивом, а посетители «Фуд-Эмпориума», входя и выходя из магазина, с жалостью смотрели на меня и бездомных, стоявших в очереди. Когда настал мой черед, я взялся терпеливо вставлять бутылки и банки в машину для переработки; наградой мне служили громкий треск и пятицентовая монетка в металлическом поддоне. Через несколько минут мои пакеты были пусты, а карманы наполнились мелочью. Я заработал целых пять долларов и чувствовал себя богачом. Все, что я сделал, – встал пораньше и собрал мусор, который иначе бы просто выкинули. Я засунул его в машину, которая дала мне денег. Я ощущал себя алхимиком, правда, превращавшим не свинец в золото, а пивные бутылки в монеты.

Я хотел похвастаться, что у меня теперь есть три пакета соевого молока и апельсин, но у его родителей была вилла в Провансе, так что мои приобретения вряд ли впечатлили бы его.

В девять утра, с новообретенным богатством в карманах, я отправился в магазин здоровой пищи «Прана» на Первой авеню. «Прана» была единственным таким магазином в районе, и она нисколько не изменилась с 1970 года. Там пахло овсянкой, пивными дрожжами и залежавшимся шпинатом, а все сотрудники были угрюмыми, худыми и больше всего напоминали беженцев с парковки на концерте Grateful Dead. У них даже был классический хипповский кот, который спал на большой коробке с семенами кунжута. Я потратил деньги на свое любимое роскошное лакомство – ванильное соевое молоко по 1,49 доллара за пакет. Ворчливому хиппи за прилавком пришлось долго ждать, пока я пятицентовиками отсчитаю 4 доллара 90 центов за три пакета ванильного соевого молока и органический апельсин. Вот так я стал дважды алхимиком: превратил пивные банки и бутылки в соевое молоко и апельсин.

Я прошел по Первой авеню до дома и вернулся как раз ко времени, когда проснулись мои соседи. Роберто, пошатываясь и явно страдая от похмелья, ходил по кухне в трусах «Кальвин Кляйн» и сандалиях «Адидас».

– Ты убрался? – недоуменно спросил он.

– Я отнес все бутылки и банки в машину для переработки рядом с «Фуд-Эмпориум», – гордо сказал я.

– Чувак, да ты прямо как бомж! – сказал он.

Я хотел похвастаться, что у меня теперь есть три пакета соевого молока и апельсин, но у его родителей была вилла в Провансе, так что мои приобретения вряд ли впечатлили бы его.

– Слушай, что ты там за отстойный рок поставил под конец вечеринки? – спросил он.

– Night Moves Боба Сегера? – спросил в ответ я.

– Отстойное говно.

Я хотел было встать на защиту Боба Сегера, но ничего не сказал – только убрал еду в холодильник. Роберто вырос в Нью-Йорке, и у него было свое понимание клевости, совершенно недоступное мне. Мы оба были диджеями, но он обожал малоизвестный джаз и «Кози Бургер», а я – Боба Сегера и соевое молоко.