Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

После отъезда Меллера я очень болела и, лежа в постели, читала ученые книжки. Я прочитала книгу И.И. Шмальгаузена «Пути и закономерности эволюции» и поняла, где мое место. Мне надлежало ехать в Москву и поступить работать в Академию наук в Институт эволюционной морфологии животных им. А.Н. Северцова, которым руководил И.И. Шмальгаузен. Путь Шмальгаузена в генетику лежал через эмбриологию. Закон гетерономного роста открыт им одновременно и независимо с Джулианом Гексли, и великий англичанин воздает в своей книге должное русскому сооткрывателю. Закон гетерономного роста — это независимость темпа роста одних частей эмбриона по отношению к другим частям. Нужен смелый ум, чтобы вмешаться в зародышевое развитие и постичь взаимодействие частей развивающегося организма, уловить сигналы, идущие от одной части к другой. Шпеман, Гольдфреттер, Филатов обессмертили себя открытиями организаторов зародышевого развития. Ум, способный вскрыть независимость одних частей по отношению к другим частям и не только вскрыть ее, но и понять ее эволюционный смысл, этот ум должен быть сверхсмелым и притом парадоксальным.

Закон гетерономного роста лег в основу теории стабилизирующего отбора Шмальгаузена. Когда Шмальгаузен в 1938 году выступил с этой теорией, его плохо понимали. Теперь понимают такие вещи отлично.

Хотите — объясню. Вы не путайтесь терминов: так объясню, что все станет понятным. Три города. В каждом обитают мыши. В каждом есть мышеловки, но мышеловки разные. Город первый. Мышеловки имеют маленькое входное отверстие. Мелкие мыши попадаются, крупные выживают — не войти. Приходит приказ из Госплана увеличить отверстия. Их увеличивают чуть-чуть. Наименьшие среди крупных погибают. Самые крупные выживают.

Мыши города становятся все крупнее и крупнее. Это движущая форма отбора, сдвигающая среднюю величину признака. Форма кривой распределения мышей по весу не меняется.

Город второй. Дверцы мышеловок пропускают средних по размеру и мелких мышей. Крупные выживают. Но крючки с приманкой, за которые мыши должны тянуть, чтобы дверца мышеловки захлопнулась, расположены так высоко, что дотянуться до них могут средние мыши, а мелюзга не может. Средние гибнут, мелкие, так же как и крупные, вкушают сладкую привычку жить. Это дисруптивная форма отбора. Отбор создает две нормы: мелких и крупных мышей, Кривая распределения мышей по весу двувершинная. Провал — на месте прежней нормы.

Город третий. Мышеловки двух типов. У одних дверцы маленькие и крючки расположены низко. Они ловят только маленьких, средние и большие не могут добраться до приманки. Другие мышеловки имеют большое входное отверстие, войти могут все, но погибают только большие. Крючки слишком высоко держат приманку, и средние не могут дотянуться.

Отбор идет в пользу средних. Средняя величина не сдвигается. Кривая распределения как была одновершинной, так и осталась, но форма ее изменилась. Она круто и высоко вздымается вверх, крайние варианты отсечены отбором. Вот это и есть отбор в его стабилизирующей форме — отбор стандартного.

Под действием стабилизирующего отбора зародышевое развитие перестраивается. Прогресс — это увеличение надежности бытия. Стабилизирующий отбор — один из его главных двигателей.

Вам претят воображаемые примеры? Хорошо. Обратимся к природе. Число яиц в кладке соловья или пеночки. Яиц мало — что же тут хорошего? Мало шансов оставить потомство. Яиц много. Но ведь и птенцов много, а родителей все то же число — двое. Всегда есть риск, что от недокорма погибнут все. Отбор идет в пользу золотой середины, и она недаром зовется золотой.

Быть стабильным, обладать максимумом надежности — значит быть независимым от превратностей бытия, сохранять стандарт при случайных изменениях среды. Независимость темпа роста одних частей организма от темпа роста других частей навела Шмальгаузена на мысль об адаптивной ценности стандарта и о путях, которыми он достигается в эволюции.

Еще до того как я защитила диссертацию, я отправилась в Москву наниматься в Институт эволюционной морфологии. Взяла переплетенный экземпляр диссертации, оттиски статей, напечатанных в Genetics и в «Докладах Академии наук», надела свое лучшее платье и предстала перед директором института. Платье мое досталось мне не без труда и забот. В нянином сундуке среди прочих ценностей, нажитых еще при царе, не менее тридцати лет хранился отрез батиста, белый с голубым узором. Художник заведомо «почище Воробьевского», и я страстно хотела, чтобы няня подарила мне этот отрез. Но она не соглашалась и сшила себе из него нижнюю юбку. Вдруг она передумала и подарила мне юбку, чтобы я сшила себе из нее платье.

Шмальгаузен спросил, какова моя специальность. Я сказала, что я генетик. Генетика стремительно катилась к гибели. За несколько месяцев перед тем, как происходил этот разговор, Лысенко избран действительным членом Академии наук СССР. Путь ему разметен статьей в «Правде», которая поносила двух других кандидатов в Академию — моего отца и Николая Константиновича Кольцова. Об этом речь впереди. Лысенко теперь не только академик, но и член Президиума Академии наук. Кольцов снят с поста директора созданного им института. Медико-генетический институт — самое лучшее, по свидетельству Меллера, учреждение этого рода в мире, уже за три года до этого закрыт. Его директор С.Г. Левит и его сотрудники И.И. Агол и В.Н. Слепков арестованы и сгинули с лица земли. Седьмой Международный генетический конгресс, который должен был состояться в 1937 году в Москве, отменен. Он был созван в 1939 году в Эдинбурге, 40 генетиков, я в их числе, послали тезисы и заявили доклады. Вавилов — вице-президент Шестого Международного генетического конгресса (его проводили в США, в Итаке) — предложил Москву в качестве места следующего конгресса. Президентом Седьмого конгресса избран Вавилов. Он, великий путешественник, объездивший весь мир, чтобы создать свою многотысячную коллекцию сортов культурных растений, президент Географического общества, не получил разрешения возглавить конгресс. На посту президента Академии сельскохозяйственных наук его сменил Лысенко.

— Вы хотите переменить специальность, учитывая катастрофическое положение в генетике? — спросил меня Шмальгаузен.

— Нет, я хочу продолжать работу по генетике популяций.

— У вас есть печатные работы? — спросил он.

Я подала ему оттиски. Он глянул и сказал:

— Я имею честь быть знакомым с вашим отцом. Хоть наследственность теперь не в чести, гены номогенеза будут учтены при вашем зачислении. Я могу предоставить вам место докторанта. Вам предстоит экзамен по марксизму. Держитесь.