Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

Магазины, где отоваривают продуктовые и промтоварные карточки, расписаны по чинам. Только и разговора среди высоко- и среднечиновных: «Вы уже прикрепились? Где?» Моя приятельница — художница Вера Федоровна Матюх говорила: «Миноги так, должно быть, разговаривают при встрече: где намерены прикрепиться?» Очень емкий образ. Миноги полухищники-полупаразиты. Зубастыми присосками они прикрепляются к жертве и сосут кашицу из измельченных тканей.

В «Узком» я встретила Отто Юльевича Шмидта — академика, вице-президента Академии наук, героя, полярного исследователя. Я рассказала ему, что пять лет назад я в Армении, в Дилижане видела мальчика, названного Шмидтом в его честь. Он сказал, что он ехал в поезде по Армении, и на станциях его встречали пионеры с оркестрами. Это в то самое время, как я отказалась подвергнуться экзамену по верноподданничеству, куда входило знакомство с «покорением Севера». Но об этом я в разговоре с покорителем Севера помалкивала.

Глеб Максимилианович Кржижановский и Зинаида Павловна умели мастерски рассказывать. Про Зинаиду Павловну Глеб Максимилианович говорил: «Она у меня артистка — Ермолова вторая». Зинаида Павловна рассказывала, как дочь Сталина Светлана в университет поступала. Ей говорят: «Опоздали, экзамены закончены». — «А мой папа хочет, чтобы я поступила на исторический факультет». — «На историческом переполнено. В виде исключения можно допустить к экзамену на экономическом факультете». — «А мой папа хочет, чтобы я поступила на исторический факультет». — «Папа, папа… Да кто он такой, ваш папа: и то ему подай и другое. Сталин!? Ну, сразу бы сказали, так и разговору бы не было».

Глеб Максимилианович — поэт и жизнелюб. «Я родился в рубашке», — говорил он мне. «Да какая там рубашка — ссылали вас», — говорила ему я. «Ссылка для меня — одно удовольствие. Я в ссылке с Лениным вместе был. И Зинушка ко мне приехала. Члены выездной сессии суда были ее попутчиками. Один из них явился ко мне и говорит: «Я ухажер вашей жены. Что теперь делать?» «Что делать, — говорю ему я, — на дуэли драться, к барьеру, батенька, к барьеру». Зинаида Павловна прерывала его сердитым голосом: «Совсем ты, Глеб Максимыч, заврался. Ведь вот какой брехун стал. И какого такого ухажера выдумал?» Глебася, Глеб Максимыч, Глеб Максимилианович — имена избирались ею смотря по обстоятельствам. Негодование Зинаиды Павловны доставляло Глебу Максимилиановичу явное удовольствие.

Другой раз он показывал мои картинки своему знакомому, директору Института автоматики и телемеханики Коваленкову и говорил: «Показывает это она свои картинки своему поклоннику и говорит ему: «Вот это изображение тех чувств, которые я питаю к вам». А он отвечает: «Меня такие чувства никак не устраивают, я совсем о другом мечтаю». Зинаида Павловна так и взвилась: «Да почем ты знаешь, брехун ты этакий, о чем они говорили? Он сказал, она сказала… — сам все выдумал, ни одному его слову верить нельзя». Коваленков мягким голосом говорил: «Слова Глеба Максимилиановича — иносказания, художественная правда, арабески, подобные этим рисункам». Глеб Максимилианович сиял. Режиссура его. Мы актеры.

Но и в пренеприятнейший инцидент вовлекла меня его общительность. Я рассказала ему, что в столовой дома отдыха у меня сперва были одни только превосходные соседи по столу — две дамы постарше меня, очень обе славные, одна из них красавица Надежда Исаевна Михельсон, редактор академического журнала, где печатаются мои статьи. Но потом за нашим столом очутился художник Яковлев — портретист Ленина, и я стала мишенью его выпадов. До того, как я успела произнести хоть единое слово, он точно знал, что я из себя представляю, — воплощение нигилистического невежества, представитель молодежи, у которого, кроме молодости, нет ничего за душой, преисполненный презрения к старшему поколению и ко всем культурным ценностям прошлого. Он вещал, а потом обращался ко мне: «Вы, конечно, со мной несогласны», — и дальше шло объяснение, почему именно. Дамы вежливо и сконфуженно молчали. Я попыталась было вякнуть, что он не обладает достаточной информацией для суждения обо мне, — только масла в огонь подлила и замолкла. Я стала приходить попозже, чтобы избежать встреч с ним. Он тоже стал приходить попозже. «Что, не вышло? — говорил он. — Правда-то — она глаза колет!» Но тут от хорошей жизни: ни одной бомбежки, еда четыре раза в день, тепло, светло — у меня начались отчаянные мигрени, и я не могла есть и в столовую не ходила.

Все это я рассказала Глебу Максимилиановичу. «Покажите Яковлеву ваши рисунки, — сказал он. — Послушайте, что он скажет». «Предсказываю, — говорю я. — Наговорит чудовищных грубостей». Так и вышло. Но среди потока брани — робкое подражание тем и тем — я имен этих не слыхала, когда рисовала, — а только потом — Чюрленис, Чехонин, да и не похоже совсем, — чисто внешняя взволнованность и т. д. и т. п., прозвучали слова, которые я считаю наилучшей похвалой, когда-либо произнесенной в мой адрес. Яковлев сказал презрительным тоном: «Вы умеете сочетать черное и белое». Пушкин в письме, не помню кому, приводит слова своего критика: «Произведения Пушкина не обладают ни малейшим достоинством, единственное, чем он владеет, — уменьем употреблять слова в их истинном значении». Пушкин восклицает, что о более похвальном отзыве и не мечтает.

Глеб Максимилианович, узнав, что я была права, сказал, что критика профессионала, какова бы ни была, — драгоценна. Я придерживалась другого мнения. Несколько дней спустя мы с Кржижановскими гуляли по заснеженным рощицам и встретили Яковлева. Глеб Максимилианович приветствовал его очень вежливо и сказал, что слышал его отзыв о моих рисунках. Тон его выражал симпатию и ко мне, и к моим рисункам, и к отзыву профессионала. На этот раз его режиссура не сработала. Актерский талант Яковлева не оставлял желать лучшего. Только плясать под чужую дудку он не собирался. Задавать тон надлежало ему. Он задавал его молча. Своим молчанием, своей шокированной миной он показывал: ничтожество, о котором вы говорите, не заслуживает ни малейшего внимания исторических личностей: ни моего, ни вашего. Он очень вежливо осведомился о здоровье Глеба Максимилиановича и мы разошлись. Кржижановский не преуспел в своем миротворчестве, но и Яковлев не убедил Кржижановского указать мне мое место в иерархии. «Я выбросил его из моего сердца», — сказал Глеб Максимилианович после этой встречи.

Прошло два дня. В назначенное время я постучала в дверь комнаты Кржижановских, чтобы присоединиться к ним на прогулке. Зинаида Павловна приоткрыла дверь и сказала: «Какая там прогулка? Помирает ваш Глеб Максимилианович». Иду прочь, плачу. И в этот самый момент встречаю Елену Павловну Разумову. Великий дар врача-кардиолога вознес Елену Павловну на должность директора академической поликлиники. Но поликлиника эта обслуживала не академиков, а прочих. Врачи, не умеющие делать карьеру, будь они хоть чудотворцы, хоть боги, к академикам доступа не имеют. Прочий прочему рознь. Обитатель загородного дома отдыха, по вызову которого явилась Елена Павловна, всесильный заведующий гаражом Академии наук — кого хочу, того и обслуживаю, — реальная заработная плата академиков, всех, кому по чину полагалась машина от Академии, и всех, кому машина по чину не полагалась, в значительной степени зависела от него.