Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

В Хабаровске я подхватила нечто вроде брюшного тифа. Совсем больная, я смотрела из окна самолета, когда ясным днем мы подлетали к Петропавловску-на-Камчатке. Красота неописуемая! Огромность вздыбленных объемов гор над необъятными плоскостями голубой воды скрадывает расстояние. Удивительней всего оленьи рога ледников. Уж сколько гор повидала, а не видала ледников, похожих на оленьи рога.

Я лежала в постели в номере гостиницы в Петропавловске, а все остальные отправились на Паратунку, на горячие ключи. Из семерых вернулись пятеро. Калинин и Люся исчезли. Партия геологов увезла их на Авачу, обещали доставить через два-три дня, но непреодолимые препятствия встали на пути, когда настало время вернуться, и Калинин и Люся выбыли из состава экспедиции. Малецкий уехал в Новосибирск заниматься своим делом, куда поважнее задач моей экспедиции. Идея отправиться на остров Беринга принадлежала Володину. Плыли мы вчетвером. Володин, Иван Алексеевич, Нина Алексеевна Ефремова и я. Катю и Клару оставили в Петропавловске.

Нина Алексеевна — ботаник, сотрудница заповедника, местная жительница, хорошо знакомая с местной флорой. Бюджета экспедиции она не обременяла. Ехала она на средства заповедника. Я медленно оправлялась от болезни. Холодно, пасмурно, штормовой ветер. Море махало белой гривой, и в этом не было ничего хорошего. Иван Алексеевич шутил и все старался привлечь мое внимание к предметам, перемещающимся по отношению друг к другу. В столовой суп ходил ходуном в тарелках. «Посмотрите, посмотрите», — говорил Иван Алексеевич. «Это сейши», — говорила я. Сейши — периодические колебания уровня водоема. Вся масса воды водоема вовлечена в одно колебательное движение. Мне в голову не приходило, что тут-то и зарыта собака. В конце концов не так уж часто предоставляется случай увидеть как волнуемый Тихим океаном суп ходит ходуном в вашей тарелке. Самое разлюбезное зрелище для таких прирожденных бродяг, как я, Володин, Иван Алексеевич. Наученная горьким опытом моих путешествий по Крыму, когда ни одна экспедиция в Никитский сад не обходилась без отчаянных приступов морской болезни, я знала, что созерцание предметов, качающихся у вас перед глазами, когда и эти предметы и вы сами часами качаетесь, кончается рвотой. Да и перелет Кишинев — Умань на памятном У-2 кое-чему незабываемо научил меня.

Но не мог же Иван Алексеевич привлекать мое внимание к машущей гриве моря и к сейшам не из любви к изысканным зрелищам, а с целью вызвать рвоту. Опротивел мне Иван Алексеевич, когда я воочию убедилась, что Иван Алексеевич действовал, движимый именно этим странным пороком. Я о таком извращении ни до, ни после и слыхом не слыхала, а Володин — врач, бывший зэк — не хотел мне верить, когда я рассказывала ему об этой патологии. Иван Алексеевич попался с поличным, да так гадко, что я не удивляюсь недоверчивости Володина. Я бы тоже не поверила, не будь я случайным свидетелем.

Я лежала в каюте на верхней полке, а внизу напротив лежала девочка лет десяти. Мне очень нездоровилось, девочка мучилась от морской болезни ужасно. Входит Иван Алексеевич. «Посмотри, как занавеска качается», — говорит он девочке сладким голосом. «Иван Алексеевич, что вы делаете?! Уходите прочь сейчас же!» — закричала я. Он ушел. Он не стал оправдываться. В ответ на мое сказанное потом, горькое, — «Как вы могли?» — он сказал: «Я не знал, что вы в каюте».

Володин пьянствовал с командой. Он был великолепен в огромном брезентовом плаще, когда в подъемнике крана плыл над линией прибоя бушующего океана. Так нас высаживали с судна на остров Беринга, Иван Алексеевич оставался все тем же прекрасным участником экспедиции. Безропотный, выносливый, работящий, отлично понимающий задачи экспедиции, готовый жертвовать собою ради товарищей зэк. Я виню себя, но забыть качающуюся занавеску каюты мне не дано.

Всю жизнь я мечтала увидеть тундру. И вот она передо мной. Тундра посреди океана. Вся в цветах. Фиалки, ирисы, лютики. На невысоком обрыве террасы цвели рододендроны и камнеломки. Снеговые шапки гор. Масса животных — в воде, на суше, в воздухе. Чайки, бакланы. «Видите — сова», — сказал мне пограничник, показывая на белый столбик на пригорке. «Вы смеетесь», — сказала я. Но вдруг столбик развернул огромные белые крылья и улетел. Большие рыбы в брачных нарядах ходили красными видениями в воде. Песцы обследовали линию прибоя. У ручья мы собрали орхидеи. Два вида. Ближайшие родичи любки. Название статьи, увы, никогда не увидевшей свет, должно было звучать «Корреляционные плеяды орхидей командорской тундры». А что такое корреляционные плеяды, вы узнаете впоследствии. Калужницы и фиалки цвели среди кочек тундры по соседству друг с другом. Контраст их оранжево-желтых и фиолетовых цветков изобличал в их соседстве умную стратегию.

А стратегия Нины Алексеевны не привела к цели. Она влюбилась в Ивана Алексеевича и то ухаживала за ним сама, то заставляла его ухаживать за собой, то делала за него всю черную работу по лаборатории, то предлагала ему убирать. Иван Алексеевич безропотно делал все, чего она от него требовала, будто так и надо, хотя я уверяла, что от мытья полов мы избавлены. Я договорилась с девочкой алеуткой. Так ничего и не добившись, Нина Алексеевна уехала на остров Медный, а мы с Иваном Алексеевичем отправились на котиковое лежбище. Володин уехал на лежбище раньше. Он все старания приложил, чтобы уберечь меня от кошмарных впечатлений забоя. Не уберег, и эти впечатления так мучительно переплетаются с воспоминаниями о шумной массе живых разнополых, разновозрастных зверей, что лучше мне этой темы не затрагивать. А о рассказах заведующего котиковой лабораторией Петра Георгиевича Никулина я вспоминаю с большим удовольствием.

В 1937 году он работал в исследовательском институте на Чукотке. Когда его и его товарищей по работе пришли арестовать энкаведешники, ученые зверобои решили, что произошла контрреволюция, и с оружием в руках стали на защиту Советской власти. Энкаведешники отступили, не приняв боя, и попытка ареста не возобновлялась.

Компания для Володина нашлась, и мы с Иваном Алексеевичем вдвоем занимались измерениями. Электростанция острова по случаю нашего пребывания работала и днем и ночью — Володин выхлопотал. В ту ночь мы измеряли листья, стебли, цветки колокольчика. Дверь отворилась, и без стука вошел председатель звероводческого совхоза. «Почему вы здесь?» «А где по-вашему нам надлежит быть?» — иронически спрашиваю его я, не очень отдавая себе отчет в том, с кем разговариваю. «Радио не слушаете. Через 25 минут поселка Никольское не станет. Идет цунами. Высота девять метров». Мы сложили экспедиционное оборудование, бинокуляры в первую очередь, определители растений, журналы экспедиции, кое-какие свое вещи и пошли в гору, туда, где Володин заливал водкой невозможность написать про Павлова правду.